Василий Золотов - Земля горячая

Покровский-Дубровский подошел к нему, взял за подбородок и пропел прямо в лицо:

Потом повернулся ко мне, спросил:

— Галина Ивановна, есть хотите?

Есть я и вправду хотела, но у меня вертелся на языке вопрос: долго ли нам придется так дрейфовать и надолго ли хватит продуктов?

— Боря, сколько же нас?..

— На нашем плашкоуте девять человек и на втором одиннадцать. Хорошо, что в день отхода на плашкоутах получили на неделю продуктов, а то бы швах!

У меня сжалось сердце. Что нас ждет?..

Плашкоут скрипел и стонал. Казалось, он того и гляди развалится. На душе было неспокойно.

Что сейчас делает Игорь? Наверно, готовится к встрече Нового года! Пойдет на бал, будет смеяться и танцевать… танцевать подряд со всеми… Вспомнит ли он обо мне?..

До яви представилась одна из последних наших встреч в Панине. Мы стояли рано утром на склоне сопки, держа друг друга за руки, и я, глядя в серые с голубизной, вспыхивающие радостными блестками глаза Игоря, чувствовала, как где-то в глубине моей души рождается то восторженное удивление, которое возникает в момент, когда видишь, как при ярком свете солнца несутся с неба на землю золотистые веселые стрелы невесть откуда взявшегося дождя-скоропада.

Я была счастлива в эту минуту — со мной рядом стоял Игорь. Он обнимал меня. Я снизу вверх смотрела на него, пытаясь найти в его глазах знакомые мне теплые голубовато-серые блестки.

— Ты едешь со мной на Камчатку? — спросила я как о чем-то само собой разумеющемся. По детской наивности я была уверена, что он всегда во всем согласен со мной.

— К чему шутить, Галка? Мы никуда с тобой не поедем, — тихо, но твердо ответил он.

— А я еду! — дерзко, с вызовом, заявила я.

Он смутился. На лицо его пала холодная тень обиды. А я почувствовала себя несчастной: неужели ехать одной?..

— Значит, остаешься? Но почему? У тебя кто-то здесь есть кроме меня?

Он усмехнулся, и я почувствовала, как руки его обмякли и уже не так крепко обнимают. «Значит, правда, есть, есть! — как исступленная, про себя начала твердить я, ужасаясь недоброму предположению. — И как это я до сих пор не приметила, что кто-то у него может быть кроме меня».

Я отвела руку и пошла прочь.

— Галка!

Я не оглянулась. Наплевать. Пусть остается в Панине. Я забуду его, не вспомню. «Ты еще пожалеешь. Ты мне никогда не нравился, ни серые твои глаза, ни твой голос, ни твоя походка — ничто мне в тебе не нравилось».

Я уходила от него, вся съежившись от обиды. Надо мной озабоченно шумели деревья. Я подняла голову, сквозь мглу облаков пробился солнечный луч и осветил лист осины. Тот встрепенулся, уронил тяжелую росинку и начал метаться из стороны в сторону, но тут же был пронизан другим лучом. Лист от отчаяния заалел, тревожно шепча: «Зачем? Зачем?..»

Я тоже тревожно зашептала: «Зачем? Зачем?..»

В день отхода судна Игорь примчался провожать меня. Мы помирились, и я долго плакала на его плече. Он утешал мягко, ласково, словно ребенка.

Теперь, в беде, я поняла, как дорог мне Игорь. Меня охватило смятение: а ведь он не знает, где я сейчас… Накроют волны — и все…

Человек приходит в этот мир и уходит. Жизнь его не так долга. Со дня рождения его преследует смерть. Казалось бы, человек давно должен смириться с мыслью о неизбежности. Но не тут-то было! Жизнь слишком заманчива и дорога. И особенно начинаешь дорожить ею, когда угроза смертельна, как сейчас. В борьбу с опасностью вступает неизвестный до сих пор, скрытый запас силы, дьявольская решимость, жажда жить. Это я вижу по ребятам, попавшим вместе со мной в беду.

Делами на плашкоуте заправляют Лешка и Борис. Они организовали вахты, связались с другим плашкоутом. Покровский-Дубровский прыгал к соседям узнать, сколько у них в наличии продуктов и дров. Шторм не утихает, как назло валит и валит снег. Через каких-нибудь полчаса — Новый год… Закроешь глаза, и видится совсем другое: сближающиеся рюмки с золотым искристым шампанским, улыбки. «С Новым годом, с новым счастьем!» И блеск глаз, и гомон друзей за длинным столом, и тонкий хрустальный перезвон — все веселит и волнует душу.

Бегут секунды. Я прислушиваюсь к скрежету льда, который трется об обшивку плашкоута.

Двадцать три часа сорок пять минут… Лешка собрал всех около небольшого столика. У старшины плашкоута оказалось полфляжки спирта. Покровский-Дубровский с Борисом тоже принесли немного спирта. Как потом выяснилось, они прыгали за ним на катер и вылили спирт из компаса. Ребята успели прихватить с катера и дровец.

С волнением смотрю на часы — уже двадцать три пятьдесят. Хотели разлить спирт по стаканам и кружкам, но тут Борис внес предложение:

— Все равно всем не хватит даже по глотку. Давайте выпьем чаю — вместо шампанского, песню споем, а спирт оставим до лучших времен…

Все согласились.

запел молчаливый крутолобый механик, и мы подхватили, а когда кончился последний куплет, троекратно крикнули «ура» Новому году.

Борис подошел ко мне и поцеловал в щеку.

— Желаю тебе счастья, Галка…

Счастья… Будет ли оно?

За тонкой обшивкой плашкоута гудел неспокойный океан. Лед сжимал в безжалостном кулаке три наших затерявшихся суденышка.

Пятые сутки мечут нас волны по океану. У меня нет сил поднять голову. Тошнит. Кажется, и конца не будет этому аду. А на плашкоутах, несмотря ни на что, жизнь продолжается. Ребята установили железную дисциплину. Никто не заикается больше о гибели. Лешка всех взял в руки и каждому нашел дело. Я не понимаю, откуда вдруг взялась у него такая сила воли. Выходит, не знала я его до сих пор. Все мы до поры до времени не знаем не только близких друзей, но и самих себя. Лешка… Ну и стервец наш Лешка! А ведь ему всего-навсего двадцать пять лет. На берегу его ждут Лена и сын Ромка, совсем маленький. Теперь, наверно, улыбается во сне, а отец блуждает по океану. Может, во всем виновата я?.. Сорок восемь минут оформляла документы… Звал же меня Лешка гудками, торопил… Неужели из-за этих сорока восьми минут приходится нам терпеть столько бед?

Мысли мои опять возвращаются к Лешке. В Панине он ничем не выделялся из сотни других помощников капитанов на катерах. Парень как парень. Потом ехали вместе на Камчатку, жили в палатке на берегу океана, после — в одном бараке. За это время я пригляделась к нему. Любит Лешка до безумия свою беленькую Ленку. Сам моет полы и помогает развешивать белье и пеленки.

С каждым днем я отмечала в Лешке какие-то новые, совсем до этого не известные черты. Молоток парень! Ведь если б он оказался трусом и пал духом, тогда бы все и на катере и на плашкоутах заныли, может быть оторвало бы наши суда друг от друга и поодиночке разметало в океане…