Василий Золотов - Земля горячая

— Ты, начальничек, брось шутковать, нам не пять лет, носы утираем сами.

— Спецовку обещали дать, рукавицы, а где они? На, посмотри на руки, — Один из грузчиков протянул руки — они были в кровавых мозолях. — С такими руками попробуй трос завести в мороз. Где телогрейки, где брюки и валенки? Гони, начальничек, не обеднеешь.

Я смотрела на Жорку и думала: «Так вот, оказывается, кто держит людей во власти неписаных тюремных законов! Тельняшка да гитара…» Меня удивило и в то же время обрадовало, что Жоркина власть дала трещину, «Трепло ты, а не моряк!..» — звенело в моих ушах.

Семен Антонович вдруг рассмеялся.

— Я их «Камаринской» для знакомства, а они… Что ж, вольному воля. Кто хочет работать — быстрей засучивай рукава, кто пятки мажет салом — не удерживаем, тикайте.

В это время к столу протиснулись Толя Пышный и начальник ремонтно-строительного участка Григорьев. Крепко расставив ноги, Григорьев переглянулся с Булатовым.

— А ну, скажи, скажи им красное словцо!

— Я, товарищи, тоже четыре года как вернулся оттуда, откуда и вы, — начал Григорьев. — Отдубасил семь лет, и меня, как вас, никто с распростертыми объятиями не встречал, условий для жизни не создавал, жена от меня отказалась, ушла к другому. А я все же не упал духом, начал работать и учиться, получил специальность, женился, забрал у бывшей жены дочь.

Гул в коридоре утих. Слова Григорьева задели ребят за живое.

Слово попросил Толя Пышный.

— Сегодня я, товарищи, видел, как играет в барах наша Гремучая. Ох, и свирепа ж, сатана! Волны, сами знаете, кипят, в щепки крошат что ни попадись. Вот, думаю, течет река, вода на стрежне мутная. Чего только нет в ней: вулканический шлак, пепел, ил, песок! А прошла Гремучая бары, перебесилась, глядишь, начинает на левой отмели очищаться: песок, шлак и пепел оседают на дно, а волна пошла себе к океану, чистая, веселая, звонкая, как хрусталь… Так и с людьми…

Грузчики внимательно слушали Толю. Кто-то сказал: «Силен кореш!» А Толя без обиняков спросил:

— Что у вас было с агитатором, за что избили его?

— Эй, пятая, выходи! — скомандовал Покровский-Дубровский.

В дальнем углу коридора зашевелились, зашептались, и, словно пробка из бочки, выскочил к столу плотный, невысокий мужичок.

— Гражданин агитатор… — начал было мужичок.

Ему тут же подсказали:

— Не гражданин, а товарищ!

Он, смутившись, продолжал:

— Да-да, товарищ! Вы уж извините — привык… Ну так вот, товарищ агитатор сам виноват. Зачем он нас обидел? «Вам, говорит, в каталажку всегда дорога открыта!» Да еще обозвал Петруху бандитом, а он у нас работяга! Ну, мы, конечно, агитатора вежливо попросили уйти, пока не поздно, а он давай повышать голос. А на нас, товарищ начальник, голос повышать нельзя, мы шибко нервные люди, потихонечку надо с нами. Двинули мы агитатора к двери, а он сдачи нам, ну и пошло. Здорово дерется, сукин сын! Наших троих крепко саданул. Сильный, чертяка! А все-таки, если у вас так уж положено в каждую бригаду агитатора закреплять, нам его не надо, пришлите другого, с этим кашу не сваришь, откровенно говорим.

Я тут же подумала: «Сашка глупо повел себя, надо как-то исправить его ошибку». И тут слова попросил Сашка.

— Прошу извинить меня, товарищи, — глухо проговорил он. — Погорячился я… Кулаки — они, знаешь, иногда чешутся…

По коридору пронесся одобрительный смешок. А когда Сашка попросил у грузчиков разрешения приходить к ним не как агитатор, а так просто, сзади выкрикнули:

— А не боишься, что ребра пересчитаем?

Сашка ответил:

— Не боюсь, потому что знаю, этого больше не повторится, и еще скажу: доволен и рад, что в вас есть гордость…

— Берите себя в руки, хлопцы!.. — сказал Булатов.

— Верно, начальник. Пьянства у нас много, время идет на распыл. Есть такие, сами на работу не выходят и других запугивают…

Я почувствовала, как между нами рождается близость. Грузчики говорили зло, но откровенно. Сашка Бес нашел в себе мужество признаться, только Жорка по-прежнему смотрел вдоль коридора сузившимися, колючими глазами…

Перед самым концом собрания в коридор с улицы, в облаке морозного пара, ввалился кладовщик. Отдуваясь, он нес в обеих руках по огромной связке телогреек.

— Давай их сюда! — крикнул ему Семен Антонович.

Кладовщик кое-как пробился к столу и сложил свою ношу в кучу. Булатов, закурив, облокотился на груду телогреек, как будто только и ждал их, чтобы отдохнуть. Ребята выжидающе смотрели на него. «Зачем это он велел притащить сюда спецовки? — подумала я. — Неужели их не могли выдать через склад?»

Пока продолжалось собрание, Семен Антонович не отходил от груды синих добротных телогреек. Мне даже показалось, что он их любовно поглаживает взглядом, словно ему жаль расстаться с ними. Бывает, достанешь какую-нибудь приглянувшуюся тебе вещь, а она вдруг понравилась твоему лучшему другу. Глаза его блестят при виде этой вещи, и ты понимаешь, что ради дружбы надо подарить свое сокровище. Но тут же начинают в тебе драться черти: «Подарить или не подарить?» — так и написано на твоем лице. Именно это, казалось мне, и переживал сейчас Семен Антонович.

Когда же собрание кончилось, Булатов подозвал бригадиров:

— Хочу приодеть ребят, чтобы молодцами ходили мои грузчики, — улыбнулся он.

Кириллов получал спецовку первым. Выражение лица начальника порта неожиданно обрело при этом торжественность, и я услышала, как он раздельно и громко сказал:

— Помни, из чьих рук получаешь!

Парни переглянулись. Толя Пышный, потупив взгляд, всеми силами старался погасить улыбку. А я стояла в недоумении. «Помни, из чьих рук получаешь»? Скажи пожалуйста!..

«Привет, Галина!

Не знаю, чем объяснить, что мои пальцы дрожат и не могут уверенно держать ручку. (Шутка ли — пишу замужней даме, да еще такой, как ты!) Тем не менее я полон решимости довести начатое послание до конца.

Веришь, мне кажется, что все люди на свете ужасные ленивцы: никто не хочет писать писем вовремя. К сожалению, я таковым пока еще не стал, но, вероятно, стану…

Итак, поскольку получил твое письмо перед праздником, я решил сразу же (прошло лишь две недели) ответить и заодно поздравить со знаменательным событием — твоим замужеством. Содрогнись, земля, — Галька бракосочеталась! Пойте, птицы, во славу счастья! Но увы, прекрасная миледи, вселенная с твоими радостями не в унисон. Погода стоит тоскливая, восемнадцатого октября выпал первый снег и с тех пор не таял, а мороз крепчает день ото дня, все возрастая по закону квадратной параболы.

Галя, милая Галька! Хотя «Галя» для меня звучит как-то не совсем обычно, однако в этом имени есть что-то привлекательное, быть может новизна такого обращения к тебе? Не знаю.