Василий Золотов - Земля горячая

— Как тебе не стыдно, как у тебя язык повернулся сказать такое? Собрались друзья после охоты, а ты наплел здесь бог знает что. Ты только и думаешь о деньгах да о выгоде для тебя.

— Ну вот, заговорила ходячая газета! «Для всех, не для себя!» Мелешь не то, что думаешь, а то, что пишут в газетах или кричат по радио. В жизни все не так!

— Что не так?

— Квартирку получила по блату — раз… — Валентин загнул на правой руке мизинец, ехидно улыбнулся и загнул следующий палец…

— И тебе не стыдно?

— А чего мне стыдиться? Я ни у кого не украл ни полушки. Это ты вот коришь меня за то, что я живу нынешним днем, не думая о завтрашнем. Надо сначала разобраться, кто из нас думает о завтрашнем дне и кто не думает. Не успел я приехать, а уже засолил и чавычу и селедку. Зима велика. А ты? Ты только и знаешь собирать за столом своих дружков да…

— Замолчи!..

— Что, не нравится? Молчаньем прав не будешь. Ты молила, чтоб я вернулся. Я из-за тебя поссорился с родителями, не к ним пошел, а к тебе, а ты, ты!.. К чему мне твои Баклановы, Толманы!.. Я хочу жить один… с тобой! И без этих медведей, черт бы их побрал! — выпалил он.

И я с горечью подумала: «До чего же мы с ним разные люди! Разве сможем мы прожить всю жизнь вместе? Нет, конечно, не сможем!»

Валентину же, видно, были непонятны мои переживания, мои огорчения.

Он помолчал, потом вдруг ни с того ни с сего заявил:

— Хватит из-за чепухи нервы трепать! Сходим лучше в кино, что ли…

— Иди! А меня оставь в покое!

Валентин внимательно посмотрел на меня.

— Опять начинается?

— Я говорю серьезно. Мы — разные люди, и нам не понять друг друга.

— Слышал я это уже сто раз! Только теперь никуда уходить я, имей в виду, не собираюсь. Нечего людей смешить! Если на тебя нашло, можешь уходить… Одно учти — комната моя.

Ах, вот как! Поставил заявочный столб. Прекрасно! Я чувствовала, что сдержаться уже не могу, не замолчит он сию же минуту — я ударю его.

— Ты понимаешь, что говоришь? — с трудом сдерживая себя, спросила я.

— Понимаю вполне. Только оставь меня в покое со своими охами, вздохами и нотациями. К чертям все это! Надоело!..

Я подошла к вешалке, как-то машинально сдернула с крючка пальто, накинула шарф.

— Ты куда? — спросил он.

Я не ответила.

— Может быть, вместе пойдем?..

— Не надо.

Я вышла. Темнота уже окутала кошку. Откуда-то доносился незнакомый звук: как будто кто-то устало пилил ржавую жесть. Медленно пошла я к океану.

У берега клокотал белый барьер наката. Океан был занят привычным делом — со скрежетом перетирал голубую гальку, старательно промывал ее. Он был хмур и сосредоточен. Истошный крик чаек, казалось, злил его. Я остановилась на отмели. Океан будто не сразу приметил меня. Сначала глухо, простуженно кашлянул и, не отрываясь от дела, как показалось мне, спросил невнятно: «Ты чего?» Я боязливо съежилась. Если бы я сейчас заговорила, голос мой наверняка отчаянно зазвенел бы от душившей меня боли. Я постояла немного, поднесла платок к глазам. «Пойми, трудно мне, — торопливо и сбивчиво зашептала я, — мне никогда еще не было так трудно. Не могу больше…»

Океан, тяжело вздыхая, как будто соглашался с моим шепотом, понимал меня и жалел. «А ты думаешь, мне самому легче? — устало сбрасывая с плеч одну за другой волны, ворчал он. — Пройдет и уляжется все. Проходит горе, боль — все проходит…»

От высокой волны веяло родниковой успокаивающей прохладой. Я присела на бревно. Через какое-то время понемногу исчезло чувство боли и обиды. Я следила за борьбой сшибавшихся друг с другом волн. И опять мыслило нем, о Вальке… Не успели увидеться — и снова… Какая сила разъединяет нас? Я вспомнила о Шуре. Ведь она тоже бродит вокруг своего счастья… Я сидела на темном, бог весть откуда принесенном океаном бревне и размышляла о нелегкой доле. «Нет, не могу больше! Пойду к Шуре, она поймет меня», — решила я.

Встав, я, сутулясь от холода, пошла к подруге.

— Галка, да на тебе лица нет!..

— Тяжело, Шура, очень тяжело… Кажется, с Валькой все кончено.

Шура ничего не сказала, помогла раздеться.

— Замерзла. Выпей горячего чаю, — протянула она мне термос, — и рассказывай: что случилось?

— Ничего… Только я наконец поняла, до чего же мы разные люди…

— Ну и что?

— Не могу я с ним жить больше!..

Мы замолчали. Я глотала горячий чай и чувствовала, как тепло разливается по всему телу. Меня охватила какая-то сладкая истома. Я спросила у Шуры:

— Ты не знаешь, почему мы с тобой такие несчастные?

— Знаю. Говорят, есть апробированное средство против всяких несчастий. Это — эгоизм. Только ни ты, ни я не воспользуемся этим средством.

— Почему?

— Потому что у нас есть совесть.

— Не говори загадками…

— Почему загадками? Я давно убедилась, что эгоизм приводит к полному благополучию, а добрые дела — только к внутреннему удовлетворению. Но что лучше? Иногда я даже завидую эгоистам, что не умею поступать, как они. И все-таки я горжусь своим сердцем, хоть и поругиваю его.

— Это ты о Минце?

— Нет, не о нем, а о его жене, о Лильке. Завидую ей. У нее муж, сын, и все это она завоевала эгоизмом. Но настоящего счастья, как ни говори, все-таки у нее нет…

Мы обе задумались. И снова мысли о Валентине. Была ли у нас любовь? Говорят, настоящее чувство познается в разлуке. Почему же тогда за эти несколько месяцев, разделивших нас, не отстоялись, не посветлели ни мои, ни Валькины чувства? Кто знает, может быть, почва в душе Валентина не была подготовлена для любви. Ведь не могут же прорасти в сухой земле зерна добра. Почему мне не удалось повернуть Валентина лицом к людям? И не по моей ли вине останется он черствым эгоистом? Но ведь я пыталась сделать что-то, и, кроме боли, ничего…

— Шурка, скажи, почему мы такие невезучие?

Шура посмотрела на меня с укором, потом перевела взгляд на темное окно.

— Прости, Галка, но я не считаю, что мне не везет. Я люблю и счастлива тем, что могу так любить. А ты… ты виновата во всем сама. Тебя ведь предупреждали… Я не признаю любовь, похожую на весенний паводок, любовь, которая приходит и уходит.

Шура помолчала. Для меня это было томительно.

— Я хорошо помню, как вы познакомились, — после долгой паузы заговорила она. — Тебя тронула неустроенная судьба Валентина: симпатяга, а пьет как сапожник, сгинет ни за что. Пожалела его ты, сделаю, мол, из него человека. А жалость сбивала с толку не одно сердце, настоящей любви в таких случаях никогда не было и не будет.

Когда мы легли, стало еще тягостней, хотелось плакать, хотелось, чтобы Шура успокоила меня, как и я ее когда-то.

— Вот так, Галка… — положив руки под голову и глубоко вздохнув, сказала Шура. — Когда встречаешься с парнем, убедись сначала, можешь ли ты понять его, а он тебя, близки ли вы по духу. Иначе нельзя. Как ты думаешь?