Василий Золотов - Земля горячая

Я ничего не ответила ей, по-прежнему думая о Валентине. Родство душ!.. А было ли оно у нас?

— Знаешь, первое душевное волнение, которое вызывают весенний ветер или звуки музыки, — это еще не любовь, — продолжала Шура, не дождавшись от меня ответа. — Иногда бывает, что ошибешься, примешь душевное смятение за любовь и разочаруешься, да поздно…

Я лежала и, слушая Шуру, думала о нашей жизни с самого первого дня. Почему любой наш разговор кончался всегда ссорой? Характеры разные? Значит, нельзя прожить жизнь с человеком, который не понимает тебя…

Проснувшись, я никак не могла сообразить, где нахожусь. Потом вспомнила — неудачная рыбалка… ссора… Нет, это была не ссора, это, наверное, конец всему… Опершись на локоть, я смотрела на спящую Шуру. Ее длинные темные ресницы чуть-чуть вздрагивали. Мне хотелось, чтобы она проснулась. В окно заглянуло солнце. Шура потянулась, открыла глаза и рассмеялась.

Я вопросительно посмотрела на нее.

— Ты понимаешь, я люблю его!.. Я вижу его во сне… А в своих чувствах, Галка, мы должны быть честными и правдивыми.

— Что ты имеешь в виду?

— Как, по-твоему, надо поступить, если человек любит? Должен он бороться за свое счастье?

— Какой же чудак станет над этим задумываться?

— А мне раньше казалось, что это унизительно… Теперь же мне больно. Зря я отвернулась от своего счастья. Глупо! Глупо стыдиться любви!

— Шурка, что ты задумала?

— Пока ничего. Но мне кажется, что рано или поздно, а мы будем вместе. Ведь Евгения с Лилькой связывает только сын. У них нет ни капельки общего, ей нужны лишь деньги да показная семья. А это, сама понимаешь, карточный домик. У нас на Камчатке жилье надо строить на крепком скальном основании. А не то чуть тряхнет — и все полетело.

«Шура права!» — подумала я.

— А как Минц?

— Он давно готов на все… Понимаешь, Галка, он говорит мне, что прожить с человеком всю жизнь рядом, но не вместе, — страшно…

«Рядом, но не вместе»…

— Ну, а ты что надумала? — обняла меня Шура.

— Ничего…

— Знаешь что — поживи эти дни у меня!

— Спасибо…

Но пожить у Шуры мне не пришлось. Как только я появилась на работе, патрон встретил меня словами:

— Галина Ивановна, вам необходимо выехать на Пристань. Надо договориться с деревообделочным комбинатом отгрузить вне очереди вот этим клиентам, — Кущ дал мне список, — засольные сараи и клепку. Сами понимаете, Булатов начудил, а на севере ждут пиломатериал. Люди-то ни при чем…

Я поинтересовалась:

— А как же с теми коносаментами?

— Разберемся, деньги порт заплатит. Я уже написал извещение — дело теперь за предъявлением иска.

— Интересно, как на это посмотрит Булатов?

— Грозится и меня и Дудакова выгнать…

— А вы?

— Что ж я?.. Я действовал, как подсказывали мне совесть и закон.

Узнав, когда отходит катер, я забежала домой, переоделась, взяла небольшой чемоданчик, потрепала за курчавую шерсть Малыша. Он, будто чувствуя, что я уезжаю, прижался к моим ногам, пока я предупреждала бабушку, что отбываю на четыре дня, и объясняла, чем кормить Малыша. Валентину — его дома не было — не написала ни слова. Зачем?..

У причала, откуда должен был отойти речной трамвай, я увидела Ваню Толмана.

— Ты куда это собрался? — улыбнулась я.

— К сестре на Пристань. Огород надо помоць вскопать. Полусил отгульные дни, вот и еду. Давно, однако, не виделись.

— И я туда же.

— Знасит, вместе. А вы зацем?

— Я — в командировку.

— Однако, совсем хоросо! — весело сказал Ваня. — Рецку показу, однако.

Вскоре мы отчалили. Катер медленно пробирался вверх по Гремучей, унося меня все дальше и дальше от неурядиц и треволнений последних дней. Река настойчиво сдерживала ход катера упругой уздой течения. С волнением смотрела я на берега реки, потому что ни разу еще не побывала в верховьях. Сначала с океана тянуло ледяным ветром, потом, как только река начала петлять в отрогах сопок, стало тише. На берегу океана ветлы еще оголенные, а здесь уже опушились. Вовсю греет солнце. Чем дальше мы шли, тем больше мелькало зеленых пятен — по лугам рос пырей, развертывала листья черемуха. Наперерез нашему катеру из камышей взлетали непуганые утки, садились рядом на воду. Вот плюхнулся влево от катера гусь-гагара, озорно нырнул в воду и вскоре появился метрах в пяти от нас на бурлящей волне. Когда катер выруливал на крутом повороте реки, я залюбовалась донными завихрениями, или, как у нас их называют, майнами. А как только свернули влево, увидели идущий навстречу нам с верховья буксир с баржей — на ней горы свежей клепки, загорелые девчата что-то кричали нам, смеялись. Ветер подул ласковый, теплый, он как-то по-собачьи лизал наши замерзшие лица.

Едва скрылась баржа, как справа, из-за утеса, показался грозный вулкан Шивелуч. Ваня подошел ко мне, стал рядом у фальшборта.

— Кое-кто пугает Камсяткой — сыбко холодно, мол. Однако, неправда это. Не верьте никому. Сопки хотя и в снегу, а сердце у насей Камсятки горяцее, и любит она людий тозе с горяцими сердцами. Вы поймите, Ивановна, орла в инкубаторе не вырастить. Верно ведь? Посмотрите, какие девсята на барже! А река наса, однако, чем не река? Эх, добраться бы нам с вами до Тумрокской пади! Рыбы там как в бочке, лебеди непуганые. Сибко хороса река! Вот возьмем отпуск вместе — все показу!

Да, для Вани все здесь, в долине, родное, любимое, о чем бы он ни говорил: и о том, как в тундре каюрил, и как приходилось в мороз спать на снегу вместе с ездовыми собаками, и как они, лежа на тебе, дружески согревали своим теплом. Разве забудешь когда-нибудь это верное собачье тепло? Ваня рассказывал о том, как над багряными сугробами поутру встают, мерцают желтым и красным огнем ложные солнца — одно посередине, а два, словно уши, по сторонам. Разберись попробуй, какое из них настоящее, а какое шайтан подослал для потехи.

— Ивановна, собака умный зверь, ой умный! Совесть есть, душа есть. Помню, ушел мой отец рыбачить на Командоры. Дело было осенью. Всю зиму проработал он на островах. Собаки сыбко скучали о нем. А когда весной должен был подойти первый пароход с Беринга, они — еще и судна не видно было — побежали к океану и такой истошный подняли вой — прямо душу выворачивало. Стосковались…

Слушая Ваню, я почему-то вспомнила, как зашел он ко мне после охоты, достал из-за пазухи Малыша и сказал: «Любите, не обизайте, хоросый друг будет!»

Ваня и Валентин — какие они разные!.. Одному судьба отвалила полной мерой доброты и сердечности, другого совсем обнесла своими щедротами. А Игорь! Как переживал он, когда я попала в беду, под Новый год… А Валентин даже и не спросил, что со мной было за время его отсутствия…

Мне, после вчерашней ссоры с ним, отрадно было стоять сейчас с Ваней — боль немного притуплялась; отрадно было впервые видеть чудесный край. Ведь кроме Усть-Гремучего и океана я нигде на Камчатке не была еще.