Евгений Кондратьев - Москвичка

«На носу окончательная проверка. Что будет? — спросила себя Ольга Николаевна. — Могу ли я то, чего не могут другие?.. Хм! Подумать только, какая гордая мысль! А в сущности, что такого мы сделали? Сломали застарелые привычки и дали новые навыки. Но все-таки приятно чувствовать себя удачливее других. Инстинкт самоутверждения, заложенный в нас природой. Куда же от него деться? Вот только нет у меня жажды славы, неистовства, делающего людей таранами. Явный недостаток! Изъян моей натуры. Ты права, мама. Но это очень женский изъян. Мужчина на моем месте был бы уже далеко. А я создана для малого круга больных. И так будет, наверно, всю мою жизнь».

Под каждой мыслью текла другая: «И в изъяне есть сила». Ольга Николаевна задорно огляделась по сторонам.

Какая-то женщина стояла рядом и шумно, тяжело дышала. Она была из страдалиц городского пекла — что-то рыхлое, бесформенное вместо лица и тела, и это что-то таяло под прической, под платьем; мокро блестело лицо.

Женщина поймала взгляд Ольги Николаевны, словно подстерегала, и почему-то извинилась.

— Вы меня не знаете, — заговорила она и покраснела, будто подняла в жару тяжесть. — Вы меня не знаете, а я ведь вас хорошо запомнила. Это когда я была на вашей лекции в Политехничке. Зимой еще. И даже записочку послать хотела…

Ольга Николаевна ничего не отвечала. Вспомнила свою единственную за всю зиму лекцию в Малом зале и даже начало своего ответа на одну из записок. «Новая мысль, — сказала тогда Ольга Николаевна, — как птица, которая отбивается от стаи…» И пока вспоминала, женщина успела сказать, что прошлой осенью похоронила мужа: он разбился на мотоцикле, сломал шейные позвонки, умер на операционном столе. Теперь на том же мотоцикле носится ее сын. А мать ходит на лекции и потом рассказывает сыну, каким калекой он станет, если не погибнет, и глаза у нее тогда такие же, наверно, как сейчас — напряженно открытые, страшные и словно потеющие.

Истинная москвичка, Ольга Николаевна не терпела уличных разговоров. Но женщина снова извинилась. У нее есть просьба. Женщине нужен телефон Ольги Николаевны и согласие лечить сына, если он расшибется.

Ольга Николаевна быстро закивала головой, нервно нацарапала несколько слов и цифр на клочке бумаги и торопливо стала спускаться по лестнице подземного перехода. Женщина не сразу отстала. Она почему-то должна была поделиться с врачом своими сожалениями.

— А я-то, — говорила она, тяжело поспевая за Ольгой Николаевной. — А я-то берегла мужа, не давала пить водку, скандалила с ним из-за этого. Зачем, господи? Пусть бы уж без скандалов…

«Слабоумная», — подумала Ольга Николаевна. Но тут же себе возразила: «Это слабоумие страха».

Наконец женщина исчезла. В какую жизнь она погружена! Только представить себе: уже ждет беды. И где-то в ее жизни есть врач Воронцова. И женщине кажется, что ей, ее сыну не миновать вас, Ольга Николаевна. Теперь, просыпаясь по ночам, она будет замаливать вас, как бога. На каком вы страшном посту! И как всесильно безумие матери — на какие поступки оно толкает, на какие немыслимые разговоры, какие дикие рождает планы!..

Всю дорогу до больницы вы ощущали тяжесть ее просьбы.

На улице Машкова вам стало легче, как только вы увидели Снежану. Она быстро, обрадованно повернулась с одного бока на другой, к вам лицом. Так быстро она еще не поворачивалась — и теперь лежала, улыбаясь и вам, и собственной ловкости.

Полгода лечения преобразили девушку сильнее, чем можно было ожидать. Кожа, на которой оставались ямки от надавливания пальцем, стала упругой, мышцы окрепли, как у спортсменки, непроницаемое, строгое, грустное выражение теперь часто сменялось игрой оживления и надежды, улыбка больничной вежливости доставалась только главному врачу и малознакомым лицам, но вам она радовалась с непосредственностью ребенка. Главное же, девушка перестала быть «кентавром». Ее ноги пружинили и готовы были принять на себя тяжесть тела. Вы снова и снова удивлялись: с вами она проявила в эти месяцы особый талант выздоравливать, не замеченный прежними ее врачами.

Снежана сказала:

— Ко мне сегодня приедет отец.

Ее голос прозвучал без акцента, но с интонациями диктора телевидения. Сразу чувствовалось, в какой школе она проходит русский. Книги у нее тоже появились на русском: Тургенев «Накануне», рассказы Чехова, Пришвина, Паустовского, стихи Пушкина и Есенина. С куклой она уже не играла и потому ее не прятала. Кукла сидела позади книжной стопки. Снежане легко давался русский, ей хотелось много читать, но мешал постоянный физический труд с утра до вечера, иногда под голоса и музыку телевизора.

— Когда станет легче, буду учиться по-настоящему. Хочу переводить книги.

Ждали отца. Отец навещал дочь раз в месяц. Дела не позволяли ему чаще бывать в Советском Союзе. Мать погибла еще тогда, в автомобильной катастрофе. Отец приезжал с грузом забот за плечами, с каменным лицом, на котором теплели и смущались глаза, когда он смотрел на дочь. Он привозил ей подарки, письма родственников. Врачам и медсестрам дарил цветы. И всем своим видом словно извинялся перед другими, что, будучи человеком облеченным государственной властью, он не властен над болезнью своей дочери и так же слаб, как любой другой отец.

Пора было ехать со Снежаной к Татьяне Федоровне.

В палату внесли носилки. Снежана взглянула — и во взгляде ее пронеслась мольба: «Скорей бы уже никогда их не видеть!» Потом она покорно дала взять себя с койки. Легкое одеяло, которым ее прикрыли, завернулось и оголило ее полное колено. Раньше она бы не смутилась, полная безразличия к далеким от нее страстям. Но тут впервые в присутствии санитаров Снежана ощутила себя женщиной. И вы, Ольга Николаевна, изумились, как свободно, как естественно пошевелила ногой больная и как спрятала ее под край материи.

Вы наклонились к Снежане.

— Ты что-нибудь заметила сейчас, девочка?

— Ничего, Ольга Николаевна. А что?

Движение девушки было машинальным.

— Нет-нет, — сказали вы. — Нет-нет, ничего, — пропели вы. — Нет, нет, нет, — повторили вы, постукивая каблуками. Вам даже пришлось подавить в себе девчоночье желание подпрыгнуть.

Отец запаздывал. Еще немного подождали и решили ехать. Он, однако, успел появиться, когда санитарная машина выезжала со двора. Вы, Ольга Николаевна, выглянули из кабины, сказали ему несколько слов, он согласно кивнул — и вот все вместе покатили на Бауманскую: впереди микрофургон с красным крестом, за ним — приземистая и широкая, сверкающая лаком машина отца с посольским флажком на радиаторе.

На Бауманской Татьяна Федоровна давно была наготове. Она не торопясь записала активность целой группы мышц в лежачем положении больной, а затем поставила девушку на ноги в крепящих аппаратах.