Юрий Козлов - Наши годы

— Где и как вы ловите? — спросил я.

— Ишь ты какой прокурор! — засмеялся тот. — Неужели думаешь, мы какие-нибудь браконьеры? Со мной два парня — молодые ученые, милейшие семейные люди. Разрешение ловить имеется, кто же нынче ловит без разрешения? Там у нас курорт. Песочек, дюны, ветерок с моря. Гурзуф! Можешь взять с собой свою писанину. Пока рыба не идет, успеешь и для себя поработать. Недельку еще половим — и по домам. Ну?

— Я подумаю. Мне редактор писал. Ты его знаешь?

— Я здесь всех знаю, все начальство! — захохотал бородач, потирая в непонятном возбуждении руки. Со стороны магазина к нам приближался, как я понял, один из молодых ученых, милейший семьянин, напарник бородача. — Что? По маленькой? — спросил бородач.

— Спасибо, воздержусь.

Утром бородач стукнул в дверь. Я быстро оделся, повесил на шею бинокль. Сунул зачем-то в сумку и рукопись романа, подумав, как, должно быть, это здорово: писать на берегу моря. Вот только бы не комары…

— Ишь ты, — сказал бородач, увидев меня с биноклем на шее. — Прямо какой-то сын капитана Гранта!

Сели в вездеход. Видимо, для сокращения пути поехали не по дороге, а прямо по цветущей тундре. Сок раздавленных ягод краснел на гусеницах.

Несколько часов тряслись на жестких скамейках, шлепками уничтожая комаров. Наконец выскочили на берег. Тут комаров было меньше.

— Слушай, — перекрикивая шум мотора, спросил у бородача, — где ты учился играть на рояле?

— А… — засмеялся он. — Сначала в Магадане в музыкальной школе, потом в училище. Был лауреатом областного конкурса, в консерваторию отправляли, вот так!

Показался лагерь. Палатка, круг пепла от костра на песке, навес, под которым стоят бочки, дощатый стол. Все чистенько, интеллигентно, и главное — нигде не валяются пустые бутылки. Бородач познакомил меня с другим своим товарищем — молодым ученым, семьянином.

— Ну, я поехал, — буркнул шофер.

— Ага. Расчет по окончании сезона. Смотри у меня… — бородач с ласковой злобой потрепал шофера по загривку. — Чтобы был через неделю! Давай-ка, ребята, по-быстрому бочки закинем!

— С сегодняшнего дня, — объяснил мне мое положение бородач, — одна пятая часть пойманной рыбы и одна седьмая икры — ваши. Почему лишь одна седьмая, вправе спросить ты?

— Чьи это — ваши? — не понял я.

— Ваши, твои, какое мне дело! Ишь ты какой обидчивый. Твои! Конечно, твои.

Я молчал. Этот разговор мне не нравился.

— Объясняю на пальцах, — продолжил бородач. — Весь икорный инвентарь, всякие там грохотки, бидоны, марли для тузлуков, посуда, сети, шесты, бочки, банки, крышки — все наше. Ты, так сказать, пролетарий, которому нечего терять. У тебя — пара свободных рук, в которых мы как раз и испытываем нужду. Понял? Насчет рыбы не волнуйся, с рыбой нет проблем. Что же касается икры… Ну, я думаю, литров на десять ты можешь рассчитывать. Вопросы есть?

— Кончайте трепаться, — подал голос один из ловцов. — Инспектор опять плывет!

— Быстро в тундру! — скомандовал бородач.

Мы полезли по песчаному склону наверх, залегли в укромном месте. Бородач попросил у меня бинокль.

По морю плыл белый катер с красной надписью «Инспектор» на борту. Он поравнялся с лагерем, проплыл мимо.

— Сволочь! — сказал бородач. — Расплавался тут, сволочь! Ты не думай, — повернулся ко мне, — что мы его боимся или, пуще того, браконьерствуем. Не в этом дело! — Борода его как бы отступила назад, подбородок и зубы, наоборот, выставились. — Я никогда не позволю, чтобы какая-то приезжая сука-инспектор щупал меня, здешнего, который родился и вырос в этих краях, все-все здесь знает, который ловил рыбу, когда эта сволочь нищенствовала на материке, получала сто двадцать в месяц! Я лучше этой падлы знаю, сколько можно взять рыбы! Тут все мое, понимаешь, мое, я никогда не признаю над собой главенства этой сволочи в фуражке! Это моя земля, я здесь вырос. Я всю Чукотку прошел пешком, первый в мире прошел пешком от Магадана до Уэлена. Об этом писали в газетах. Да кто же смеет меня учить: как ловить, сколько и где? Ах, сволочи…

Я огляделся. С одной стороны — море, голубеет вода, далеко-далеко, у самого горизонта белеют то ли айсберги, то ли облака. С другой — цветущая ягодная тундра, комариные полчища, три часа езды на вездеходе до Уэлена. «Влип, — подумал я. — Так мне и надо, идиоту!»

— Недельку половим — и домой, — словно прочитал мои мысли бородач. — Кстати, интересная географическая подробность. Вон по тому ручью, когда-то он был речкой, проходит Полярный круг. Слышал об этом? Там раньше шест торчал, да уж наверное выдернули. Ну что, друзья? За дело! Ох и косячище прет…

Ловили до самого вечера парами. Один в высоких сапогах заходил в воду, другой с берега длинным шестом толкал в воду сеть. Тот, который стоял в воде, расправлял сеть, следил, чтобы поплавки были наверху, а грузила внизу, чтобы сеть не запуталась, не перекрутилась. Когда поплавки начинали дергаться, оба хватались за веревки, вытягивали сети с рыбой на берег. Каждая пара обслуживала по три сети. Потом выпутывали рыбу, отбрасывали ее подальше на песок, снова заталкивали сети в воду. Когда шел косяк, работать приходилось непрерывно. Толкая шестом сеть, я иногда чувствовал, как шест задевает плывущую рыбу.

Если не считать случая с катером, бородач и его друзья вели себя вполне прилично: не швыряли в воду бомбы, не травили рыбу химикалиями, не пропускали сквозь воду ток, чтобы угробить сразу весь косяк. Иногда бородач даже отпускал бесполезных с точки зрения получения икры самцов. «Ладно, кобель, плыви!» — поднимал рыбину за хвост, бросал далеко в море.

«Да нет, они не браконьеры! — убеждал я сам себя. — Вон он отпускает рыбу, читает Торо, играет на рояле… Какие они браконьеры?»

Впереди над ручьем, который когда-то был речкой, мерцал-переливался Полярный круг, через который можно было перешагнуть как через невидимую границу.

Когда косяки не шли, молодые ученые начинали разделывать пойманную рыбу. Вспарывали животы, отрезали головы, промывали тушки в соленой воде и наконец засаливали в бочках. Из самок осторожно извлекали продолговатые дольки с икрой, протирали через грохотку — некое подобие крупноячеистого решета. После этого икру опускали в соляной раствор — тузлук, — помешивали раствор специальной палочкой. Потом сливали воду, а икру вывешивали на просушку в марлевом мешочке. После — закатывали в банки, прокаленные на костре.

Во время очередного затишья я вздумал прогуляться до Полярного круга и обратно.

— К ручью? — спросил бородач. — Ну-ну. Эй! — крикнул, когда я уже порядком отошел. — Далеко-то слишком не заходи! Заблудишься! Там за ручьем одни обрывы! И потом, вдруг рыба повалит?

Когда шел косяк, у дальних склонов вода словно закипала. Бакланы и чайки летели туда, орали как оглашенные. Было время воткнуть сети в воду. Сейчас вдоль всей видимой линии берега вода была словно выглажена утюгом. Бородач мог не заливать про рыбу.