Юрий Козлов - Наши годы

— А тебе не кажется, — спросил я, — что нельзя вот так жить, ни в чем не сомневаясь. Если ты вбил себе в голову, что ты честен и правилен, значит, все вокруг должны верить. А все не хотят верить. Слишком уж, извини, ничтожная величина твое «ты». Кому от него холодно или жарко? Для кого, для чего оно? Только для тебя одного. А раз для одного, так и спрашивай с себя, а не с других, на которых тебе плевать. Тебе плевать — и на тебя плевать. Подумаешь, ушел из комитета. Думал, на руках из зала понесут, а никто и не заметил. Поздно спохватился!

Игорь молчал, закусив губы.

— Тебе не нравится, что последнее слово — да не за тобой, — сказал я. — Не представляешь, чтобы последнее слово — да не за тобой.

На пути попался киоск «Союзпечати», уютно освещенный изнутри желтым светом. Игорь принялся угрюмо рассматривать выставленные журналы. Он не мог спокойно пройти мимо места, где продавали периодику. Даже сейчас, после нервного собрания, после злого нашего разговора купил зачем-то венгерский журнал с кораблем на обложке.

Некоторое время мы шагали молча.

— Странно, — произнес Игорь, уставясь под ноги. — Вот мы идем, тысячи людей мимо. И никто не знает, что мы журналисты, что через какие-нибудь два-три года все будут хватать газеты, читать наши материалы, негодовать, восхищаться… Идут, смотрят и не знают, кто мы! — Игорь захохотал, хлопнул меня по плечу.

Мне не понравился его смех.

Мы шли по улице Горького. В колеблющемся свете витрины Игорь листал венгерский журнал.

— Изучаешь венгерский язык? — поинтересовался я. — Знаешь хоть, как переводится название?

— Представь, знаю, — устало ответил Игорь. — Зачем эти шутки? Да, мне интересно, как они делают журнал. Мне интересно все, что касается журналистики. Почему я должен это скрывать? Да-да, конечно, приехал тысяча первый деревенский хмырь покорять Москву. Москва, о сколько юношей к тебе во все столетия стремилось… Но это действительно так: я приехал покорять Москву. Объясни: в чем я не прав?

Мы шли мимо ресторана. За стеклянной дверью скучал швейцар. По причине буднего дня свободные места имелись.

— Зайдем, — усмехнулся Игорь. — Я все-таки получаю повышенную стипендию. Зайдем.

В ресторане стояла сонная тишина. На пустой эстраде белели барабаны. Официант принес холодные закуски.

— Возьми нашу группу, — торопливо закусил красной капустой Игорь. — Сколько человек по-настоящему учатся? Восемь? Десять? А группа — двадцать человек. Зачем же отнимать места у тех, кто хочет учиться? Тем более если этим тоскующим девочкам и мальчикам все до лампочки.

— Ошибаешься. Не до лампочки.

— Хочешь сказать, они тоже к чему-то стремятся?

— Все к чему-то стремятся.

— Но к чему? Девочки — удачно выйти замуж. Мальчики — жениться на выгодных девочках. Найти работу, чтобы годика через два-три вырваться за границу. А нынче это почти невозможно, если нет связей. Но дело не в этом. Смотри, как хитро все маскируется, ставится с ног на голову. Человек со страстью учится, значит, карьерист, выслуживается. Не резонерствует, не пьет, не ходит на идиотские вечера, не порет чушь на переменах, не восхищается чудовищной музыкой, — значит, подлец провинциал, тысяча первый покоритель Москвы. Фу, личность, достойная презрения. Как в кривом зеркале. Свои намерения они приписывают мне. Да, мне нечего скрывать. Им есть что. Они-то думают выдвинуться не трудом, а случаем: выгодной женитьбой, связями, чьим-то заступничеством. И при этом они милые, симпатичные ребята, которые иронично помалкивают на собраниях, а я — проходимец и карьерист — беру самоотвод. Но я не собираюсь играть по их правилам. И я не считаю, что открыто признаваться, что хочешь жить в Москве, хочешь серьезной работы, наконец, профессионального роста — это неприлично. Неприлично иронично помалкивать на собрании и при этом строить жизнь на связях, на женитьбах, на чьем-то покровительстве.

— Но раз тебя это так задевает, — перебил я, — значит, что-то… Не нравится, что обходят на повороте?

— У меня нет здесь связей, нет папочки-заступника! — сжал кулаки Игорь. — Но мне плевать. Плевать. — Неожиданно успокоился. — Все своим горбом. Следовательно, завидовать глупо. В любой табели о рангах, — усмехнулся Игорь, — даже самой высокой, всегда предусмотрена квота для тех, кто своим горбом. Они, видишь ли, как пузырьки воздуха, бодрят стоячую вялую кровь. Выпьем, Петя!

Мы так и остались каждый при своем.

…К концу третьего курса про Игоря говорили, что он пошел вразнос. Игорь с трудом сдал летнюю сессию. А сразу после сессии его чуть не выгнали из общежития.

Вот что я вспомнил, идя вдоль длинного белого газетного корпуса.

Уже десять минут я сидел у Игоря в кабинете, смотрел в серый экран телевизора. Игорь разговаривал по телефону. Взгляд его напоминал пустой безмолвствующий экран. И разговор велся такой же равнодушный, холодный. Собственную конъюнктурную выгоду Игорь ловко маскировал заботой об общем деле (каком?), бессовестной демагогией. Но и невидимый собеседник, как я понял, был непрост. Он тоже радел об общем деле, не был новичком в словоблудии. Когда он разражался тирадами, Игорь морщился, брезгливо относил от уха трубку. Когда умолкал, отвечал ему тем же. То был разговор двух глухих, которые тем не менее отлично друг друга понимали. Я так и не уяснил, кто одержал верх: Игорь или невидимый собеседник.

Игорь положил трубку, пружинисто прошелся по кабинету. Теперь он был воплощением человека дела. Все к делу не относящееся отступало на второй план. Я в том числе. Таков был член редколлегии, редактор отдела молодежных проблем Клементьев И. Г., как гласила табличка на двери кабинета. Ртутной, не знающей покоя деловитостью, как решеткой, обнес себя Игорь. Я хотел пробраться к нему, но не знал, как войти. На Игоре были в меру потертые джинсы, кожаный пиджак, рубашка с галстуком. Волосы он носил скорее длинные, чем короткие. На столе тускло светилась золотым пером ручка «Паркер», а может, «Пилот», я не рассмотрел. Игорь не был похож на прежних комсомольских вожаков. Белыми нервными пальцами он энергично и осмысленно перебирал гранки, лежащие на столе.

Дело превыше всего! Я здесь затем, чтобы делать дело! Не мешайте мне делать дело!

Я отметил, что руки Игоря совсем не похожи на крестьянские. Крестьянский род стерся, сошел на нет на Игоре. Игорь оказался ветвью, которая сама стала новым стволом. Будто и не жил он никогда в бревенчатом доме напротив речки Лоськи, откуда каждый вечер, шлепая лапами, возвращались утки во главе с селезнем. Будто и не ходил в сельскую школу, где в одном помещении сидели ученики сразу двух классов, тыкали пальцами в мятый глобус. С трудом верилось, что это Игорь стоял рядом со мной в костюме-тройке на Ленинских горах. Зайди кто сейчас в кабинет, куда бо́льшим горожанином покажется он, нежели я, тоже переставший быть ветвью, но не сделавшийся стволом.