Юрий Козлов - Наши годы

Больше всего на свете я боялся обнести себя решеткой. Часто оказывался беззащитным именно из-за отсутствия решетки, мне казалось, за прутьями потеряются, заглохнут призрачные мои корни.

Игорь сознательно огораживал себя решеткой газетного дела, упорно вживался в образ современного газетного руководителя. Он сам продиктовал себе жизненные цели и при этом, естественно, наступил на самого себя. Если только родовые вековые истины не миф, если только они в самом деле входят в кровь при рождении и велят поступать так, а не иначе, делать то, а не это. Я видел корни в том, чтобы различать добро и зло, так как только различая человек имеет возможность оставаться самим собой. Однако мои корни в этом мире были утеряны.

Игорь в этом отношении был счастливее меня, но он сознательно наступил на себя, чтобы стать современным — как он это понимал — человеком, чтобы видоизменяться в соответствии с назначенным себе образом. Игорь сейчас был человеком без прошлого, с одним лишь будущим. Точнее, не с будущим, а с возможной перспективой. Добро и зло, следовательно, перешли для него в разряд варьирующихся, изменчивых категорий. Мне казалось, видоизменяясь, Игорь сжимает внутри себя пружину. Так было и раньше. Он сжимал, сжимал, но пружине случалось соскакивать, распрямляться. Игорь начинал сначала. Как-то будет сейчас?

— Ты неплохо поработал в Ленинграде, — наконец обратил он на меня свое милостивое внимание. — Заметка получилась.

Я подумал, что окончательно прозевал превращение Игоря. Вместо куколки пришел к бабочке. Решетка крепка, расшатать прутья нечем.

Но, может быть, я ошибался.

Пауза сделалась невыносимой. В этот момент девушка внесла в кабинет только что оттиснутую полосу. Игорь потянулся к ручке. Как еще должен поступать в такой ситуации человек дела?

— Я, пожалуй, пойду, — поднялся я.

— Подожди, — потер пальцами лоб Игорь, — а зачем ты вообще приходил?

— Да так просто. На тебя посмотреть.

— Ну подожди! — раздраженно сказал Игорь. — Дай мне хоть полосу прочитать.

— Хорошо, я погуляю в коридоре.

Зазвонил телефон. Игорь рукой определил, какой из трех. Видимо, звонил не самый важный, потому что трубку снимать Игорь не стал. Я вышел из кабинета и зашагал в машбюро, наверное, по инерции. На Чукотке во время редких минут ничегонеделанья тоже плелся я в машбюро, сидел там, слушая, как машинистка стучит по желтой бумаге. Траурной каймой выглядывала из-за бумаги копирка.

Здесь машбюро представляло собой зал с обитыми дырчатым пенопластом стенами. Всего две машинистки по случаю позднего вечера были на месте. Одна печатала десятью пальцами, другая задумчиво смотрелась в маленькое зеркальце. Должно быть, решала: красить губы или нет. Я посмотрел на машинисток, машинистки устало и без интереса посмотрели на меня, потом я закрыл дверь.

В середине коридора находился холл. Светильники потушены, единственным источником света в холле было огромное панорамное окно, где дрожали огоньки ночной Москвы. Две темные фигуры, прильнув друг к другу, застыли у окна. Две сигареты согласно тлели. Вот она, газетная любовь во время дежурства.

Я сел в кресло, подумал, что здешний покой относителен. В редакционном коридоре тихо, почти как в больнице, а внизу, в типографии, гудят машины, у талеров суета, печатники злобно поглядывают на часы: где подписные полосы?

…Настоящая дружба началась у нас с Игорем на третьем курсе после отчетно-выборного собрания, после странного разговора в полупустом ресторане.

Если я знакомился с девушкой, то говорил ей: «Приведи подругу, я познакомлю ее с моим товарищем». Игорь то же самое говорил своей девушке. Ах, как весело нам гулялось!

Игорь всегда нравился девушкам. Даже меня, помнится, немного смутил размах его знакомств. Я уже в те годы был подвержен приступам раскаянья. А Игорь лишь беззаботно насвистывал. Его отличала удивительная легкость в переходе от греха к мнимому праведничеству. Случалось, я сидел на лекции, мучаясь вчерашними воспоминаниями, Игорь же, который веселился с не меньшим задором, совершенно ничем не мучился. Честен и чист был взгляд его голубых глаз.

Вспомнился пятый курс. Я был занят поэтом-юношей Веневитиновым, Игорь писал работу на тему: «Очерк в центральных газетах». Он завел знакомства в одной редакции, поехал в командировку в Тульскую область, в воспетую писателем Платоновым Епифань, где когда-то английский инженер Перри пытался строить шлюзы. Игорь написал материал о сельских школьниках, остающихся после школы в родном селе. Материал напечатали. Потом Игорь написал несколько других материалов. Из газеты на него пришел запрос, и помню, как все на распределении удивились, узнав, что Игорь будет работать корреспондентом с окладом в сто восемьдесят рублей.

Был выпускной вечер в ресторане «Прага». Пировали на летней, увитой плющом, веранде. На соседней веранде девушки — выпускницы текстильного техникума — дружно выводили: «Ой ктой-то с горочки спустился. Наверно, милый мой идет…» Сокурсницы нам давно прискучили, мы косились на молоденьких текстильщиц.

Потом, как водится, то ли поехали к кому-то в гости, то ли кого-то куда-то провожали. В незнакомом дворе сидели в беседке. Было светло, и орали птицы. Я думал об Ирочке Вельяминовой.

Поднималось солнце. Университет отступал в прошлое. Все разбрелись. Мы поехали ко мне домой.

— И все-таки мне не верится, что ты жених, — сказал я Игорю. — Где, кстати, твоя невеста? Почему ты не привел ее на вечер?

Игорь ничего не ответил.

— Помнишь, — сказал он через некоторое время, — мы собирались ехать на юг после распределения?

— Хочешь сказать, теперь не получится из-за свадьбы?

— Нет, — поморщился Игорь.

— Хочешь взять жену?

— Нет. Я с ней договорился.

— Я бы на ее месте обиделся.

— К счастью, она — не ты, — засмеялся Игорь. Тогда все мои помыслы занимала Ирочка, я не задумывался над странной женитьбой Игоря.

…Через неделю мы были в Ялте, где солнце грело серую гальку, к пристани подходили пароходы-гиганты, по вечерам нескромный девичий смех доносился со скамеек в темных парках. В укромных уголках под кипарисами не могли не вершиться таинства любви. Вместе с лунным светом в воздухе разливалось странное томление.

Мы сидели, свесив ноги с нагретого каменного парапета. Внизу шипели волны.

— Интересно, — вдруг подал голос Игорь, — как ты думаешь, можно себе внушить, что любишь женщину?

— Не знаю, — ответил я, — не испытывал такой необходимости.

— Ну да, — усмехнулся Игорь, — ты, наоборот, внушаешь себе, что не любишь, да?

— Я ничего себе не внушаю, как есть, так и есть.

— По-твоему, выходит, любовь припирает к стенке, как бандит, не спрашивая о чувствах и мыслях, так?