Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

— Нам надо встретиться, — говорила женщина, — нам есть о чем поговорить. Фамусов восклицал: «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!» Быть матерью взрослого сына тоже хорошенькая комиссия. Раньше ведь слово «комиссия» означало «поручение». Вы это знаете?

Тамила хоть и считала себя знатоком русского языка, этого не знала.

— Извините, с кем я говорю? — спросила она.

— Да, конечно, прежде всего мне надо было представиться. Лариса Сергеевна. Но так меня никто не зовет, величают Лушей. Мой сын Никита и ваша дочь Муза занимаются у талантливого юноши Володи… — Она сделала паузу и добавила: — Они решили стать художниками. Как вы считаете, не пора ли нам познакомиться?

Настроение у Тамилы было хуже некуда, не до знакомства. Но взяла себя в руки.

— Давайте познакомимся.

— Тогда, если не возражаете, это будет у меня, — защебетала Луша. — Я выберу день и час, когда мои друзья смогут обойтись без моего дома, и приму вас.

Скажи пожалуйста, как люди себя понимают: «мои друзья», «приму вас».

«День и час» она выбрала мгновенно.

— Приходите сейчас.

Хозяйка смутила Тамилу. Конечно, можно было предположить по телефонному разговору ее манерность, но не до такой степени. Она у порога взяла за руку растерявшуюся Тамилу и повела ее в комнату, к портрету мальчика.

— Здесь ему пять лет, — сказала Луша, — и такого вот роскошного ребенка бросил отец. Причем совершил это в день его рождения. Я перенесла эту катастрофу стойко: были гости — приятели Никиты и их родители. Мы пели, танцевали, потом был чай с хворостом. Я испекла изумительный хворост. Странная история: после того как он ушел от нас, я многому разучилась. До этого пела, и вдруг пропал голос. Умела выпекать торты, хворост, и тоже это вдруг выскользнуло у меня из рук. Поначалу я эти потери не замечала, но когда почувствовала, что уходит из моей жизни радость, веселье и доброта, то испугалась и сказала себе: меня бросили, но будет еще хуже, если от меня откажется моя жизнь. Жизнь ведь не просто отказывается от человека. Ей надо очень надоесть.

Тамила чувствовала себя неловко: зачем ее сюда занесло?

— У меня погиб муж, — сказала она. — Как в этом случае понимать ваши слова?

Тамила была уверена, что Луша смутится, и даже подосадовала на себя: не надо так, я же в гостях. Но Луша не обиделась, она умела подгонять каждый жизненный случай под свою теорию.

— Я знаю вашу трагедию, — сказала она, — от вашего мужа жизнь не отказалась. Она отказалась от главаря банды, но убрать его с лица земли нельзя было никаким другим способом.

Милосердия у этой Луши, похоже, не было. Тамила не стала по первому разу с ней спорить. Не для того она пришла сюда. И хозяйка словно поняла свою оплошность, защебетала о другом:

— Будем пить чай. С пастилой. Вы заметили, что пастилу теперь можно купить только по случаю? А раньше была клюква в сахарной пудре. Такая прелесть? — Она поставила на стол блюдце с ссохшейся, в трещинах пастилой, потом еще блюдечко с комочками халвы и окружила эти островки сладостей разномастной чайной посудой — тут были и старинные чашки, и граненый, веса снаряда зеленоватый стеклянный сосуд с сахарным песком.

— Давайте считать, что чай будет нами выпит на брудершафт, — сказала хозяйка, — и перейдем на «ты». Я чувствую себя старой, ничтожной, некрасивой, когда я Лариса Сергеевна. А когда я Луша, тогда все радости жизни при мне. А вас я буду звать Тамилой. Не возражаете?

Тамила не возражала, она вдруг с опаской стала ждать, о чем ей еще поведает неунывающая Луша.

— Я в наших театральных кругах, — начала после небольшой паузы Луша, — слыву своего рода предсказательницей. Может, у меня посильней, чем у других, развита интуиция, а может, я просто не боюсь высказываться без оглядки. Во всяком случае, за мной числится несколько очень точных прогнозов. Это, так сказать, мое общественное хобби. Но с вами я хочу обсудить одно интимное мое предсказание, которое касается наших детей. С недавних пор мне кажется, что Никита и Муза в обозримом будущем поженятся, станут мужем и женой, а нас, как водится, превратят в бабушек.

Луша понятия не имела, какую жуть изрекла. Какая женитьба?! Что еще за муж и жена? Тамила даже поднялась со стула, словно собралась бежать.

— Нет, — решительно заявила она, — нет, нет, это невозможно! — Она готова была топнуть ногой и даже погрозить кулаком: вы думаете, если мой муж погиб, так девочку и защитить некому? Но кому бы она угрожала? Луша глядела такими безмятежными глазами, словно возможная женитьба ее сына никоим образом не задевала ее. И Тамила, держась изо всех сил, спросила, как ей казалось, спокойным, а на самом деле глухим от страха голосом:

— Это предсказание вам просто пришло в голову или есть какие-нибудь серьезные факты?

— Смотря что называть «серьезными фактами», — сказала Луша, — все это старо как мир.

— Но они же дети, — Тамила чувствовала, что с этой женщиной надо разговаривать как-то иначе, чем с другими, она с иными представлениями о жизни. Но разве родители не едины в своем отношении к детям, разве есть среди них хоть один, даже самый бессердечный, который пожелал бы несчастья своему детенышу? — Детям надо помогать, удерживать их от ошибок.

— Как, чем удерживать? — удивилась Луша. Она удивлялась без всякой нужды, так сказать, риторически, потому что знала ответ. И этот ответ убил Тамилу. — Детям не надо мешать. Свои ошибки, без них жизнь невозможна, они сами исправят. В этом, собственно, и состоит жизнь: из ошибок, исправлений и новых ошибок.

Кто ей это сказал? И почему ей не стыдно изрекать все это? Это же глупости. Доморощенные, мещанские глупости. Жизнь возможна и должна быть без ошибок!

— Я удивлена, — сказала Тамила строго, — и, честно говоря, расстроена. Я понимаю, что дети живут свою жизнь и никто за них ее не проживет. Но родители и вообще старшие должны удерживать их от неразумных поступков. Иначе человечество никогда никуда не двинется, каждое поколение будет путаться в одних и тех же несчастьях. — Тамила специально прихватила в доказательство человечество. Луша может исповедовать любую ересь, но навязать это окружающим, вести разговор на таком уровне она ей не позволит.

— Я тоже удивлена, — сказала Луша, — почему это любовь, и семейная жизнь, и дети в вашем понимании неразумные поступки?

— Потому что они еще не готовы заводить семью.

— А кто это бывает в молодости к этому готов? — Луша словно издевалась над ней. — Вот вы лично, когда выходили замуж, были готовы к этому?

— При чем здесь я? — Тамила чувствовала, что эту женщину ей не обратить в свою веру.

— Вы извините меня, — сказала Луша, — но вы, по-моему, больше беспокоитесь о себе, нежели о них. Боитесь, что они поженятся, а вам придется нянчить ребенка.