Римма Коваленко - Жена и дети майора милиции

— Это ты брось, — прервал его редактор, — и вообще искорени в себе привычку выносить приговоры в собственной инстанции. Сказать человек порой может что угодно, в народе это называется «брякнуть». Нельзя из разговора вытаскивать слово и держать его в кулаке: вот я тебя этим словом прижму при надобности.

Василий сник: как все было хорошо, такую статью написал, и вот взял, старый хрыч, и удавил без веревки.

— В печатной строке, — продолжал редактор, — все должно быть выверено до последней запятой, здесь уж всуе словечка молвить не рекомендуется…

Не надо было ему в тот вечер звонить Алене. Объяснились уже, навсегда попрощались. Тамила по этому поводу сказала: «Не люблю я ее, рада, что вы расстались, и все-таки больно, что так быстро ты ее забыл». А он не быстро, он ее постепенно забыл. Уже на пятом курсе почти не вспоминал. Письмо получит, читает, и брови нахмурены: ну чего паясничает, кому голову морочит? То ей хотелось, чтобы он ревновал ее. То вдруг придумывала какую-то тайну, вроде того что собралась уезжать, а куда, сказать пока не может. То просто объявляла: «Месяц и четыре дня мне не пиши. Я прохожу курс психотерапии и от всего отключаюсь».

Он позвонил ей из автомата.

— Это ты? — спросила Алена упавшим голосом. — Странно.

— Вот видишь, не забыл тебя, можно сказать, даже соскучился, звоню.

— Ты еще любишь меня?

Без таких вопросов Алена не Алена.

— Зачем тебе моя любовь? — Он обрадовался, что она у него об этом спросила.

— Возьми два билета на хороший фильм, приезжай за мной на такси, и я тебе отвечу, зачем мне твоя любовь, — сказала Алена.

Что-то в ее голосе было бедное, несчастливое, хотя она и храбрилась.

— Я приеду к тебе сейчас, — крикнул Василий.

— Нет, нет, нет, — заверещала Алена, — ко мне не надо. Давай лучше встретимся там, где росли подсолнухи.

— Никаких больше подсолнухов! Сиди дома и жди.

— Ладно, — согласилась Алена, — привези чего-нибудь поесть, я на мели.

В комнате был привычный разгром. Алена сидела в углу на тахте, прикрытая голубой вязаной шалью. Сидела и безмолвно глядела, как он снимает пальто, берет со стола чайник, уходит с ним на кухню, возвращается и снова уходит, унося со стола грязную посуду.

— Не надо, — сказала она. — На время не стоит труда, а вечный порядок здесь невозможен.

— Только не рассказывай мне больше про свое замужество, — сказал он, — кому ты нужна, такая неделуха.

Алена завела вверх глаза, задумалась, верней, решала, как быть: обидеться — не обидеться. Но еда, которую принес Василий, его хозяйственные заботы перетянули обиду, и она добродушно проворчала:

— Зато ты нарасхват, расхватали — не берут.

Если человек глупый и неблагодарный, в одну минуту его не переделаешь. Сидит голодная, несчастная и не сдается.

— Я написал статью из зала суда, хочешь дам почитать?

Она кивнула: давай, — и пока он готовил еду, нарезал сыр, колбасу, заваривал чай, она, согнувшись в углу тахты, читала его произведение. Читала и не видела, что он порезал себе палец, рассыпал из пачки чай, потом опустился на стул и замер в ожидании.

Не зря он волновался. Алена воздала ему за все страдания с этой статьей.

— Ты будешь писателем, — сказала она, — ты умеешь увлекать. Удивительно, ты на бумаге интересней, чем в жизни.

— А редактор забодал, считает, что я этих свидетелей повесил на черную доску позора.

— Редакторы приходят и уходят, а таланты остаются, — торжественно изрекла Алена. — Не будь доверчивым. Не верь редакторам, их идеал — послушная посредственность. А ты — талант. Понимаешь, яркая индивидуальность.

Она опять морочила ему голову, а он глядел и хотел лишь одного: быть всю жизнь ею замороченным.

— Я знала, что ты позвонишь и придешь, — говорила Алена, — если бы я поверила, что ты никогда не придешь, меня бы уже не было на свете.

Этому он тоже верил.

— И не смей больше заявлять, что не любишь меня, — говорила Алена, и круглые слезы скатывались с ее щек. — Ты — все, что у меня есть. Ты не звонил, и я жила в тюремной камере, приговоренная к смерти. Если у тебя появится другая, она не будет «второй». Она будет у тебя единственной. Меня уже не будет на свете.

Он достал носовой платок и вытер ей щеки, увидел, что Аленины веки обведены зеленой, как травка, тушью, а короткие волосы, взбодренные химической завивкой, торчат в разные стороны. Вот уж будет жена — ни для дома, ни людям показать. А может, такой и должна быть жена? Слишком уж много развелось тщеславных мужей. Василий таких знал. Когда кто-нибудь из них хвастался кулинарными успехами своей половины, Василий думал: волчий аппетит у тебя, что ли, отчего столько энтузиазма в воспоминаниях о пирогах и салатах?

Алена будет плохой хозяйкой, зато в ней есть замечательное качество — она ценит его талант.

— Я исправлюсь, — заверила Алена, — если ты женишься на мне, я стану другой. Я полюблю домашнюю работу, но пока еще ее не люблю.

— Мало кто любит, — утешил Василий, — это ведь тоже талант. Причем трагический. Создал человек что-нибудь у плиты, навел в квартире порядок, но вот пришли гости, все съели, натоптали, и опять хозяйка давай начинай все сначала.

— Ты действительно будешь писателем, — воскликнула Алена, — ты умеешь выдумывать. Ты напишешь много книг, мы станем богатыми, и я буду тобой гордиться.

Алена не была хитрой, она случайно попала в точку: не пирогами, не красотой жены счастливы мужья. Надо, чтобы жена восхищалась мужем. И тогда он будет до конца своих дней считать ее самой красивой и самой умной.

Вечером Василий позвонил домой, молил бога, чтобы трубку снял Игорь, но ответила Тамила.

— Можешь поздравить: редактор зарубил статью. Не ждите меня к ужину. Я приду поздно.

— Ты у Алены, — сказала Тамила. Не спросила, а сказала утвердительно. — Тебе мало всего, что случилось с нами, тебе нужны новые несчастья?

— Мама!

— Я понимаю, понимаю, но ты убиваешь меня, Василий.

— Не усложняй, все нормально.

— Она там рядом и конечно же ты ничего другого сказать не можешь.

— Могу, но не хочу. Мама, давай я буду сам распоряжаться своей жизнью. Мама, я не хочу с тобой ссориться!

— Если бы я знала, где она живет, — сказала Тамила, — я бы сейчас приехала туда и увела тебя за руку.

— А вот Сашка такого себе никогда не позволил бы!

Тамила уже не могла себя сдерживать: Сашка! Идеальный муж Сашка!

— Все вы одинаковы! — закричала она. — И Сашка был такой, и ты в него пошел, и все вы друг друга стоите! — И бросила трубку.

Василий поглядел на Алену, она сидела за столом пригнув голову. Не поднимая ее, глухо сказала:

— Иди, все равно она нас измочалит и разведет.

— Не надо так, — сказал он, — у нас с тобой все будет хорошо, но сейчас я пойду. Ты должна понимать: она похоронила Сашку и ее как бы не стало. Она сейчас готова и его обвинять неизвестно в чем. В общем, ей трудней всех.