Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

К вечеру того дня, когда она получила расчет на заводе, премию и часть отпускных, к ней в дом пожаловала компания. Как всегда, неизвестно кто. Были, конечно, знакомые лица, но пять человек — не заводских. Нагрянули, уже отметившись где-то, веселые, орущие. «Люси, дезертируешь в соседний стан?», «Мадам, с вас за этот зигзаг на рабочем пути причитается!» Выставили на стол бутылку ноль пять портвейна: «Мы не с пустыми руками, давай, Люси, раскошеливайся, пока магазины открыты».

Мерзкие взгляды, постылые рожи. Каждый зарабатывает, не тунеядец, а вот же готов пропить и зарплату, и премию, и отпускные одинокой женщины, которые ей начислили перед закрытием завода. Людмила никогда о себе не думала: одинокая женщина, она считала себя свободной женщиной, а тут словно впервые увидела, кем была на самом деле. И гостей своих словно впервые разглядела. Нет, это не компания, не друзья-приятели, это грабители! Пришли грабить одинокую женщину.

Это представление она им показала в тех же декорациях. Бутылочку свою даже не посмели со стола забрать, так попятились, так вмиг пришли в чувство. Только один попробовал остановить:

— Людмила, ты угорела. Девчонки же молодые слушают. Выбирай выражения.

— Я вам выберу! До утра буду ходить по квартирам и в самых лучших выражениях рассказывать вашим женам да родителям, как вы дюжиной к одинокой женщине за зарплатой явились.

Что она умела, так это угрожать. Компания унесла ноги на большом страхе и скорости.

Людмила спрятала бутылку в шкаф, погасила свет и стала смотреть на улицу. Одно из двух: или все люди слова доброго не стоят, или это к ней, как по заказу, прибиваются худшие из них.

Наедине с собой Людмила была тихой, уставшей, чувствующей свой возраст женщиной. Для того чтобы работать как бы играючи на упаковке, а потом поражать окружающих легкостью, остроумием, бесшабашностью, надо было накапливать силы. Их было не так уж много. И Людмила по утрам выпивала натощак стакан холодной воды, прочитав в каком-то журнале, что это полезно, делала зарядку, не ленилась, терла морковь, отжимала сок, свято веря, что он восстанавливает силы. Когда начинала болеть спина или нападала бессонница, призывала на помощь лекарства; как всякий одинокий человек, она панически боялась болезней и при этом не могла связать свои недомогания с их причиной. Печень разыгрывалась, по ее твердому убеждению, от съеденной накануне селедки, голова болела оттого, что повысилось атмосферное давление, а спина ныла к перемене погоды. И ни разу не озарило ее, что все ее хворости от пустоты жизни, от отсутствия кислорода, который не поступает извне, которому она перекрыла все доступы…

На комбинате ее оформили в картонажную мастерскую. Упаковочная машина, на которой она у себя работала, заворачивала в синюю вощеную бумагу сдобный хлеб, отсутствовала. На комбинате такой хлеб не выпускали. Вообще это предприятие поразило Людмилу: при таком размахе производственных площадей они должны были бы завалить продукцией весь город. После тесноты на своем заводе эти просторные цехи, кафельные залы-склады, лифты плюс ко всему двадцатиметровые предбанники в душевых показались ей дворцом для великанов. Она постояла в необъятном, как городская площадь, зале, где готовый хлеб в лотках погружался на вагонетки и катился к кассовым аппаратам, и решила про себя, что работать здесь всегда не хотела бы. Как всякому виртуозу в своем деле, ей нужны были зрители, удивленные лица, а здесь царили простор, свет, машины, здесь бы она потерялась, не справилась с величиной окружения.

Роль себе она так и не придумала. После вчерашнего скандала, когда она выгнала забредшую к ней в вечерний час компанию, вообще не хотелось думать ни о какой роли. Высокий толстый мужчина, поднимавшийся с ней в лифте в то первое утро, сказал:

— Вы новенькая. И в каком же цехе?

Он был из начальства, может быть, сам директор. Людмила не нашлась, что бы ему такое ответить запоминающееся, лифт остановился, мужчина вышел. После обеда он появился в картонажной мастерской, но ее не заметил. И очень хорошо, потому что поставили ее не к машине, а рядом: учиться резать картон для коробок. Как будто этому можно выучиться. Это или есть в руках, или нет. Со временем обретается сноровка, а учиться здесь нечему.

Людмила смотрела, как работает на резальной машине худощавый симпатичный мужчина по фамилии Попик, и думала, что такую фамилию давно ему надо было сменить или взять у жены. Попик! Можно себе представить, что он вытерпел в детстве с такой фамилией.

Столовой на комбинате не было. В обеденный перерыв развозили на тележках бутылки с молоком и кефиром и, что самое удивительное, калорийные булочки с изюмом. Такое вот великосветское ханжество: сотворил булочку, выпек, купил и съел. Неужели неизвестно, что работники любых пищевых предприятий не тянутся к своей продукции? Кроме тех, кто выпускает простой хлеб. Она не один год проработала на упаковке высокосортного сдобного хлеба. И много она его съела?

Резальщик Попик обедал в цехе. Вылил в мисочку из термоса суп, достал ложку. Людмила обратила внимание: ложка была старинная, серебряная. Салфетку полотняную положил на колени. Скажи пожалуйста!

— Хотите блинчик с мясом? — спросил Попик.

С ума можно сойти, у него еще и блинчики с мясом! Она взяла протянутый на вилке блинчик, съела его и почувствовала, что съела бы таких еще штук двадцать.

— А где обедают те, у кого дома не пекут блинчики с мясом?

— В кафе за углом, — ответил Попик, — но вы теперь не успеете, надо было сразу, как начался перерыв, бежать. Возьмите еще блинчик.

Это он зря. Не такая она халда, чтобы съесть все его замечательные блинчики.

Она покинула мастерскую, решила спуститься во двор комбината, посмотреть, что там у них да как. И во дворе увидела девушку, которая провожала Костина. Была она в пальто, накинутом на белый халат, в белой шапочке. Людмила бы узнала ее в чем угодно. Такая она была вся по-детски неосновательная, неуверенная, словно стояла не на земле, а на скользком льду. И взгляд как у птицы, увидевшей человека, — быстрый, пугливый. Интересно, кем она тут?

Людмила хотела подойти, заговорить с ней, но передумала. Многовато разговоров для одного дня. Она ведь такая: не поостережется и в момент новой компанией обрастет. Везде они есть, скучающие, неприкаянные, кому домой после работы идти неохота. А с нее таких уже хватит. Она, может, Попиком заинтересуется, может, он холостой, неженатый, ему блинчики мама печет?..

Картонажная мастерская обслуживала кондитерский цех. И если бы начальником у кондитеров был кто-нибудь другой, не Филимонов, мастерская давно бы вошла в состав этого цеха, не делила бы на две части коллектив, занятый одним делом — выпуском тортов, кексов, бисквитных рулетов. Но Филимонов категорически отказывался от картонажников. Бывший главный инженер Костин поддерживал его: когда-нибудь продукция сухарного цеха потребует упаковки, и тогда сухарники окажутся в бедных родственниках у кондитеров. Напрасно в плановом отделе убеждали Костина и Филимонова, что продукция сухарного цеха есть и будет развесная, коробки и другого вида упаковка запланированы только кондитерскому цеху. Ничего не помогало. Филимонов не желал объединяться с картонажной мастерской.