Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

Новый главный инженер, потерпев крушение с ночной сменой, тут же устремил свой взор на цех Филимонова и картонажную мастерскую. Не оставлял его зуд реформаторства. Филимонов, когда нашел это определение действиям Волкова, даже повеселел. Зуд реформаторства, и ничто другое. Засиделся за письменным столом в управлении, накопил силенок, вот и мечется: одно сократим, другое объединим, то-то будет весело, то-то хорошо. Кому хорошо? Только не кондитерскому цеху. Всякое новшество, всякий вскрытый резерв ведет к увеличению плана. Филимонов об этом не забывал. На продукцию в коробках спрос растет, тут план можно увеличивать и увеличивать. Сейчас, когда картонажники — отдельное государство, есть отговорка: куда ж увеличивать, когда упаковка не поспевает? Холодильников у нас лишних нет, продукция скоропортящаяся, если через пять часов не реализуется, пропадет, переработке неподвластна. А если картонажники — часть кондитерского цеха, тут уж никаких отговорок. Тут уж извольте скоординировать свои действия, коробок должно хватить.

Не только угроза соединения с картонажной мастерской отвращала Филимонова от главного инженера. Неприятен он был ему вообще. Новый руководитель должен быть дипломатом: не спеша вникнуть, разобраться, кто тут кто не только по штатному расписанию, но и по весу. Доле не требуется уважительный подход, подобострастное слово, он рад без памяти, что пошли сухари без брака. А Филимонову одной хорошей работы мало, ему подай уважение, и не простое, а особенное. Сколько работает в кондитерах Филимонов, столько вымогает к своей персоне уважение. И всегда обижен: недополучает положенного. Не проходит обида: мы выпускаем дорогую продукцию, заполняем частенько брешь в плане, когда дело касается оптовых цен, и вот мы, такие дорогие, золотые, серебряные, дышим в затылок хлебу, копеечному изделию, стоим за ним, терпим унижение.

Филимонов знал, что главный инженер зачастил в последние дни в картонажную мастерскую, и подготовился к разговору. Теперь его голыми руками не возьмешь. Он сам подбросит главному одно славненькое предложение: «Давайте, Александр Иванович, для начала подсчитаем, на каком цехе держится комбинат, а потом уж будем заниматься новшествами». Филимонов даже зашел в плановый отдел, попросил Полину Григорьевну приготовить для этого случая кое-какие цифры.

Волков начал издалека. Пришел в обеденный перерыв, сел за столик в раздевалке, за которым обедал Филимонов, и спросил:

— А вы, Евгений Юрьевич, дома по праздникам готовите торт?

На это Филимонов ответил, что торт не готовят, а выпекают, но он дома этим не занимается. Дома у него и в праздники и, бывает, в будни пекут пироги — с капустой, рыбой, иногда, к гостям, заворачивают и более сложные — с грибами или мясом. Дал подробный ответ на праздный вопрос и добился своего, смутил спрашивальщика.

— Меня интересуют не пироги, — вынужден был сказать Волков. — Меня интересуют ваши ремонтники — и те, что прикреплены к цеху, и те, что работают по нарядам. В последнее время к вам прикреплена бригада Колесникова. Уснуть не могу: как эти ремонтники, не желая нигде работать, у вас замечательно справляются с заданиями?

— Клевета, — отпарировал Филимонов, — я нигде не заявлял, что они замечательно справляются.

— Но и жалоб от вас не поступало.

— А кому мне жаловаться? Благодарить меня должны, что не хожу, не жалуюсь. Поработаете поболее, Александр Иванович, не один у вас вопрос появится ко мне, а двадцать один. И за каждый мой честный ответ сможете дать мне по шапке. Потому что один, как Доля, ничего не нарушает, гонит брак, пока ему все не отладят, а другой, как Филимонов, из кожи вон лезет, вертится, но дает только прибыль.

Что-то дрогнуло внутри Евгения Юрьевича после этих слов, Волков это заметил.

— Даете прибыль, шагаете впереди всех. Чего же тогда боитесь?

— Я? — Филимонов сник. — Я боюсь лицемеров. Видят они то же, что и я, но прикрывают ладонью глаза: не вижу, не замечаю, знать ничего не хочу.

— Давайте начистоту, Евгений Юрьевич.

— Попробую, и только потому, что вы новый, еще не прикрываете глаза ладошкой. Все дело в том, Александр Иванович, что бригада Колесникова — не лодыри, не разгильдяи. И пьяницы весьма приблизительные, я бы сказал — по нужде. Подобрались они все в этой бригаде по одному принципу: крайне низкая квалификация, не умеют работать.

— Вы серьезно?

— Серьезней и трагичней этого ничего нет на свете. Я бы мог назвать их баранами возле наших современных машин, если бы их не жалел. Люди, которые умеют работать, представить себе не могут эту трагедию: человек стоит возле своей работы и не знает, как за нее взяться. Какие-то знания, навыки, конечно, есть, но в общем-то это глубоко несчастные люди.

Слово за словом, и Филимонов поведал, что не нужны кондитерскому цеху ремонтники для мелких текущих неполадок. Каждый второй рабочий в цехе способен справиться с мелким ремонтом. А вот грузчиков, уборщиков и для другой физической работы людей в цехе нет. По штатному расписанию есть, а в наличии нет. И никого не зазовешь. Бригада Колесникова эту работу и выполняет.

— Так, может быть, прямой резон перевести их на должности грузчиков, уборщиков? — спросил сраженный откровенностью начальника цеха Волков.

— Ничего не получится. И сама должность звучит негордо и есть нюанс: сейчас я этого горе-ремонтника прошу, а он оказывает мне уважение. Психологов на больших заводах заводят, я этого объяснить не могу, почему ремонтник, сделайся он штатным грузчиком, покидает мне ящики так, что потом мне их полсмены сколачивать надо будет.

Задал Филимонов задачку. Спорь, соглашайся, но никуда не денешься — и у правого и у неправого своя правда. Прав Филимонов: потребуй, чтобы каждый соответствовал своему штатному назначению, и ремонт будет тяп-ляп, и мусором цех зарастет. Прав и тот, кто думает иначе: есть, должен быть порядок, где все по правилам и все на пользу.

— А как относится коллектив цеха к таким вот, мягко говоря, перестановкам? — спросил Волков.

Филимонов пожал плечами, хотел сказать: привыкли люди, не вникают в подробности, — но не решился. И так уж вывернул себя перед главным инженером чуть ли не до донышка.

— У нас напряженный рабочий день, — сказал он, — у рабочих нет времени вникать в эти второстепенные детали.

Доверительность Филимонова, его уверенность, что только из лицемерия никто не занялся бригадой Колесникова, оказались самым тяжелым, что осталось после разговора. Если бы Евгений Юрьевич, по обыкновению своему, петушился, наскакивал, хитрил, Волкову было бы намного легче. А тут кого крушить, выводить на чистую воду? Человека, который старается не для себя? Неверными способами, но ведь старается. Вот и попробуй быть принципиальным, твердым, когда сердце охватило сочувствие.