Римма Коваленко - Хлеб на каждый день

— Я буду тебя ждать, — сказал он, — твои дети вырастут, и ты приедешь ко мне навсегда. Не вся жизнь прожита, Алиса, что-то нам еще осталось.

Вот теперь она заплакала.

— Перестань меня мучить. Давай радоваться тому, что есть. Мы встретились, это ведь тоже часть жизни, пусть крошечная, но наша.

— Радуйся. Я не могу. Я не за радостью приехал. За ответом. Говори, что ты думаешь насчет нашего будущего?

Она стояла к нему спиной и видела перед собой опустевшую вечернюю площадь. Посвистывал ветер, и редкие прохожие торопливо двигались навстречу друг другу. И не дано было знать, кто из них устремился домой, кто из дома, а кто просто шагал, не думая, куда его несет, к какому прибьет порогу.

— Видишь ли, Семен, если я отвечу тебе «жди», то уже сегодня должна буду сказать дома, что с этой минуты я не с ними. Мы с тобой в неравном положении. Иногда мне кажется, что ты мой сын, которого я маленьким бросила, а потом изредка вспоминала, успокаивая себя, что все у него хорошо: он вырос, женился, не считает себя сиротой и не проклинает свою мать. И вот он встретился со мной и требует, чтобы я вернулась к нему. Но у меня еще есть дети. И я говорю ему: ты сам большой, ты уже почти старенький, ты люби меня, потому что любовь — это радость, даже когда она безысходная.

Она убаюкивала его своими словами, он и в молодости с трудом переносил приподнятость в ее речах, подозревал в них книжность, выдумку.

— Я понял так, что ты никогда ничего не переменишь в своей жизни…

Она молчала.

— Ну что ж, с чем приехал, с тем и уеду. У тебя не только семья, ты директор завода, человек на виду. Я все понимаю.

— Мы тратим такое драгоценное время, — сказала Алиса, — выясняем, анализируем, стремимся к какому-то итогу. А надо благодарить судьбу и просто радоваться, что встретились. Но мы не умеем.

— Нечему радоваться. Наша радость не состоялась. Иди домой, Алиса. Там тебя ждут. Там не знают, где ты и у кого.

— Знают. — Алиса подошла к нему. — Знают, Семен. В том-то все и дело. И про встречу в Болгарии знают, и где я сейчас — тоже.

Он отстранился от нее, поверил: она говорит правду. Невыносимый стыд, похожий на ужас, объял его.

— Ты сказала мужу, что я тебя люблю?

— Что с тобой? Он знает, что мы были дружны в молодые годы, потом встретились в Болгарии, что ты сейчас здесь, приехал.

— Нет, — возразил Семен Владимирович, — он чего-то не знает. Нельзя такого человеку знать… Алиса, ты зачем так? И с ним, и со мною? Это же обман. — Он говорил и ждал, что Алиса оборвет его, объяснит, что он все перепутал, не понял ее. — Хорошо же ты все обставила: и волки сыты, и овцы целы. Я приехал, трясусь тут душой, вину перед всем миром испытываю, а ты без всякой вины предупредила мужа, обсказала и явилась…

— А ты хотел, чтобы я лгала? И мужу, и тебе? Сказала бы тебе — жди на всякий случай, мало ли как жизнь повернется… Ты мне не чужой, Семен, ты мне дорог.

— Наслушался я уже этого. Не надо. А еще плакала. Чего ты плакала?

— По себе, по тебе. Ты был бы другим, Семен, если бы я тогда не сдалась, не уехала. Я знала про Настю, знала, что ты ходишь к ней. Ты не изменил мне. Я сама себе изменила. Я тогда не знала, надо ли мне выходить за тебя замуж. А теперь знаю: надо было. Ты редкостный человек, у тебя чистое, благородное сердце… — Алиса глубоко вздохнула, словно сбросила с себя что-то тяжелое, и заговорила другим, веселым, голосом: — Слушай, ведь нет у тебя никакого билета на поезд, иначе бы ты уехал уже час назад. Надевай-ка свое пальто, и пошли к нам в гости. Я сейчас позвоню, и пойдем.

Она уже взялась за телефонную трубку, когда Семен Владимирович почувствовал, что может говорить.

— Уходи, — сказал он, — Иди домой… Иди, а то будет все очень плохо.

В поезде он терзал себя, уткнув лицо в подушку: дурак, старый дурак, любви захотел, тайных встреч. Это и придумать невозможно — так человека унизить! Муж знал о его приезде. Знал, что его жена пошла в гостиницу… Семен Владимирович ненавидел этого мужа, тряпку бездушную, ненавидел себя. Алисы в этой истории как бы и не было.

Теплая мужская ладонь легла ему на плечо.

— Товарищ, стоим двадцать пять минут. Вам чего-нибудь купить?

Семен Владимирович повернулся. Мужчина его лет, с темным, обветренным лицом, стоял посреди купе.

— Купите хлеба и чего там к нему найдется.

— Лекарства не надо? Сердечного, от головной боли?

— Спасибо. Обойдусь.

Сосед вышел из купе, а Семен Владимирович увидел внизу на полке глядящего на него, задрав голову, мальчика лет шести.

— Уже можно разговаривать громко? — спросил он. — Вы уже проснулись, вам уже хорошо?

— Я не спал, — ответил Доля, — и я не больной.

Он сполз со своей верхней полки, сел напротив мальчика.

— Далеко едем?

— Домой. Мы из Краснодарского края. Как там урожай возьмем, так сразу в Сибирь едем. Там папа с мамой на комбайне работают, а я в детском саду.

Ишь, люди — ездят. Со смыслом, всей семьей, про тайные свидания им некогда думать.

— Как же тебя зовут?

— Паша.

— Скажи, Паша, чего это вы так далеко ездите? Уж будто работы ближе нет, чем в Сибири.

— Не знаете? — Мальчишка и лицом выразил удивление: бровки подпрыгнули. — Призыв! Мы по призыву!

— Если по призыву, тогда другое дело. — Семен Владимирович радовался разговору с Пашей, с души отлегло. — Ты бы так сразу и сказал, что по призыву.

— А у вас дети есть? — спросил Паша. — Они как я или маленькие?

Хороший Паша. Большой Человек.

— Девочка у меня, — ответил Семен Владимирович, — зовут Ира. Тоже будет работать по призыву. А ты рад, что едешь домой?

— Рад. Там же Колька. И еще у нас собака Дружок. Она с бабушкой осталась.

Можно было спросить, почему его самого не оставили с бабушкой, но это был бы пустой вопрос. Люди ездили на уборку в Сибирь серьезные, всей семьей. А без сына какая же вся семья?

Хлебозавод, на котором работала Людмила, выключил свои печи на неопределенное время. Было объявлено, что пока на четыре месяца, а если подоспеет оборудование для всего хлебного конвейера, то и на полгода. Завод целиком переводился на автоматику, ему уже и название было приготовлено новое: «Хлебозавод-автомат». Объявления в цехах и на проходной предлагали рабочим остаться на строительстве, любая работа сохраняла прежнюю среднюю зарплату, а тем, кто не желал оставаться на стройке, рекомендовались места на соседних пищевых предприятиях, в основном на хлебозаводах. Не по доброй воле расставался завод, ставший на реконструкцию, со своими рабочими, он бы их всех оставил на старом месте, строителей не хватало. Но обязан был передать соседним предприятиям, так как те взяли на себя выпуск его хлеба.

Людмила обрадовалась возможности поработать на большом хлебокомбинате. Упаковщицы там требовались. Свои-то уже привыкли, пусть теперь новенькие потаращат глаза на то, как она работает. «И вообще, — сказала она себе, — полезно иногда поменять декорации и выступить в какой-нибудь новой роли».