Михаил Колосов - Платонов тупик

— Прощай, сыночек… — и заплакала.

У Платона тоже запершило в горле, он кашлянул и заторопил ребят:

— Давайте опускать. — И, спрыгнув в могилу, поднял руки. — Осторожно… Осторожно… — Платон уложил тело на дно, руки скрестил ему на груди, накрыл лицо простыней. — Прощай, сынок… Вернемся — мы тебя тут не оставим. — Выпрямился, попросил ребят: — Руку дайте! — Вылез из могилы. — Все. — Снял фуражку. — Бросьте все по горсти земли… — И сам первый показал, как это делается.

Мария и ребята повиновались — стали нагибаться, брать землю и бросать ее в могилу. И норовили, чтобы земля не попала на Николая, словно боялись причинить ему боль. Женька тоже вылез из теплушки и делал все, что делали взрослые.

Когда стали засыпать могилу, Мария заплакала навзрыд, но Платон не успокаивал ее. Отобрал у Виталия лопату, принялся за работу.

Насыпали холмик, подровняли, как полагается, постояли, склонив головы, и медленно пошли к поезду.

А светофор все светился ярким красным глазом, и неизвестно было, когда он переключится…

Сашка оглянулся на могилу, вздохнул:

— И никто не узнает, где могилка моя…

— Узнает, — сказал Платон. — Вернемся, найдем родных и обо всем расскажем. Место приметное.

— А если не вернемся?

— Кто-то вернется… — раздумчиво сказал Платон. — А на всякий случай… На всякий случай надо что-то сделать, чтобы узнали. У тебя, говоришь, бутылка есть? Неси сюда. — И полез в вагон. Женьку попросил выдрать из тетради чистый лист бумаги и найти в ранце простой карандаш, а сам разложил на столике документы покойного, стал листать их. На чистом листе написал: «Здесь похоронен машинист Лукьянов Николай Петрович, убитый пулей фашистского стервятника. Его адрес…» Платон списал с паспорта адрес, подумал и добавил: «Нашедшего эту записку просим сообщить его родственникам». Написал, перечитал и протянул Сашке: — Посмотри, так?

Тот прочитал, кивнул согласно и вернул записку.

— Давай бутылку. Молоко-то выпей, мне бутылка нужна.

— А-а, — догадался Сашка и стал выливать молоко на землю. — Не могу… Меня почему-то тошнит, — признался он.

Платон посмотрел на него — молод парень, потрясен случившимся. Да и все в шоке, молчат, будто оцепенели, только жена тихо плачет. А Клара?.. Что-то ее совсем не слышно. Поискал глазами — увидел: стоит в уголке, вжалась в стену, руками горло себе сдавила.

— Клара, ты что?.. Иди сюда…

Она закрутила истерично головой, затряслась, и слезы хлынули вдруг в три ручья — будто прорвались.

— Маруся, успокой ее.

Мария оглянулась на Клару.

— Что с тобой, доченька? — привлекла к себе. — Ой, вся колотится! Бедная… Испугалась! Ну, успокойся, успокойся. — Она уложила ее голову себе на колени, стала гладить.

Платон взял у Сашки бутылку, вытряхнул из нее остатние капли молока на пол, пучком пакли насухо вытер бутылку изнутри, вдел туда скрученную в трубку записку и крепко забил пробку. Выпрыгнул из вагона, взял лопату и пошел к могиле. Копнул раз-другой свежую землю, вложил в яму бутылку и, засыпав ее, вернулся к вагону. Передавая Сашке лопату, сказал:

— На всякий случай… А документы я сохраню. — И он сложил все Николаево добро стопкой на расстеленный платочек, перевязал кончики крест-накрест узелками, передал Женьке: — Спрячь в ранец.

Вечерело. Пополз туман, стало зябко.

А светофор все светился ярким красным глазом…

— Сходить туда, что ли? — спросил Сашка. — Может, и ждать нечего?

Платон и сам не раз уже подумывал об этом же, но станция еще далеко, а стоящий впереди состав и живой огонек вселяли какую-то надежду.

— Далеко идти-то, — сказал Платон. — Подождем.

Наконец, когда уже совсем стемнело, светофор, к всеобщей радости, мигнул и переключился на желтый. Не дожидаясь зеленого, Платон осторожно двинул состав вперед. «Хоть поближе к живым людям…» — воспрянул он духом, вглядываясь в темную, без огней станцию.

Станция жила! Платонов состав пропустили сразу на восточный парк. Думал, так и проскочит с ходу, но выходной светофор был закрыт, и Платон, наказав Сашке никуда не отлучаться, побежал к дежурному. Там сказали, что к нему прицепят еще три вагона и отправят, держать не будут.

— Ну-ка, вот, — старший конторщик положил перед ним документы на три вагона.

— А что за груз?

— Станки, — сказал тот. — Что же еще?

— И куда их?

— Как куда? Туда! — махнул конторщик в сторону востока. — Все туда.

Платон посмотрел на конторщика — молодой, коренастый, какой-то бесшабашный, будто выпивши. Хотел Платон то ли спросить что-то, то ли замечание сделать, но конторщик опередил его:

— Ну что, начальник, остолбенел? Проверять груз будешь или поверишь? Давай, дядя, иди. Мы вот скоро расчистим тут — и за вами вдогонку. — Зазвенел телефон, конторщик снял трубку: — Прицепили? Хорошо! Документы у начальника поезда. Ушел уже.

Понял Платон, что речь идет о его составе, побежал обратно к поезду. Вагоны действительно уже были прицеплены, и Сашка нетерпеливо ждал его у паровоза.

— Сказали, сейчас отправление дадут.

— Да, я знаю, — сказал Платон, и тут же загорелся зеленый: — Вон, уже. Поехали.

Даже не верилось, что так быстро им удалось прорваться. Хотел спросить, почему их так долго держали на входе, и не успел. «Наверное, все-таки бомбили станцию… Пока восстановили…»

До Дебальцево добирались медленно, их часто и подолгу держали на разъездах и перегонах. Чем ближе к станции, тем чаще и длительнее были остановки. Сашка беспокоился: дотянут ли, воды в котле было на минимальном пределе. Платон посматривал на водомер, прикидывал: да, маловато, но помощника своего успокаивал:

— Дотянем! Не держали бы только…

И они дотянули. Наконец их впустили в станцию, приняли в парк прибытия товарных поездов на самый дальний путь. Платон подошел к двери, посмотрел вправо-влево, перед собой — и ничего не увидел, кроме моря вагонов. Казалось, залезь на крышу любого из них — и беги по крышам до самого горизонта, — так плотно были забиты все пути. Наверное, так же выглядела и его родная Ясиновка в последние дни. Представил Платон, что творится теперь в кабинетах станционного начальства, — и тошно стало. Однако делать нечего, надо идти выяснять.

— Я пойду, — сказал он Сашке и пошел.

То через тормозные площадки, то под вагонами пробирался он к диспетчерской службе. Грузный, непривычный к таким переходам, он весь вспотел — пот струился из-под фуражки по лицу, рубаха прилипла к спине, совсем задохся, пока перед ним открылось пространство, свободное от вагонов. Огляделся и направился прямо в диспетчерскую.

— Товарищ, товарищ, сюда нельзя! — решительно остановил его на пороге диспетчер.

— Одну минуту, — поднял руку еще более решительно Платон и быстро представился.