Михаил Колосов - Платонов тупик

— Будем надеяться, — сказал секретарь, и Платон понял, что секретарь говорил уже о новом месте дислокации. — Ты свободен.

На другой день к полудню станция опустела, уехали районные власти, станционные службы, замы. Остался Платон один. Приказал выгнать свою теплушку — маленький двухосный прибалтийский вагончик — из тупика и поставить на выходной путь, а сам побежал в паровозное депо. Там шла погрузка последних станков. Военные командиры поторапливали и рабочих, и своих красноармейцев, которые носили какие-то ящики, долбили ниши в фундаменте, подвешивали взрывчатку к перекрытию, тянули провода.

Наконец последний станок был погружен, закрыт борт, и Платон скомандовал рабочим:

— Все. По коням! Садитесь, поехали.

Рабочих было всего человек семь, трое побросали свои узелки на те же платформы, забрались сами. Другие, главным образом пожилые, стояли и мялись.

— Ну? Быстрее, быстрее! Где ваши вещи? — поторопил их Платон.

— Да куда уж нам?.. — проговорил один, потупясь. — От семей…

— А-а… — протянул Платон. — Остаетесь? Ну что же, вольному воля.

И тут подошел старик Егоров.

— Ты откуда здесь, Егоров? — удивился Платон.

— Попрощаться пришел.

— Ты разве не уехал?

— Да куда мне, Павлович, ехать: детишков много, неподъемный я. Да и на хозяйстве кому-то ж надо остаться?

— На каком хозяйстве?

— А тут, — он сделал рукой большой круг.

— Не боитесь? — спросил Платон у всех.

Ответил Егоров:

— Как не бояться? Боязно. А куда денешься? Всем не уехать все равно…

— Нда… — Платон не знал, как быть.

Подбежал военный:

— Кончайте митинговать! Освобождайте депо и пути… Живо! Или ждете, пока немец накроет?

— Ну что ж, — сказал Платон. — Прощайте… — Однако руки не подал.

Старик Егоров понял его, сказал:

— Не суди нас строго, Павлович. Прощай. Счастливой дороги тебе. Я думаю, мы еще встретимся и поработаем вместе.

— Я тоже так думаю. Прощайте, — сказал Платон и пошел к пыхтевшему паровозу, который был прицеплен к двум платформам. Встал на ступеньку, крикнул в паровозную будку: — Кузьмич, поехали…

Однако на голос показался молодой белобрысый паренек — помощник машиниста. Вытирая паклей руки, сказал:

— Кузьмича нету. Он побежал в нарядную за своим сундучком. Говорит, там забыл его.

— Фу-ты, черт! — выругался с досады Платон. — Давно ушел?

— Давно, минут двадцать уже… Должон бы вот-вот быть, да что-то нету…

— Какого ... стоите?! — закричал на Платона военный. — Немцы уже на Путиловке, танки по шоссе идут сюда. Через полчаса тут будут, а вы все еще чешетесь. Если через две минуты не уедете, я за вас не отвечаю.

«Сбежал…» — догадался Платон. Вслух спросил у парня:

— А может, он и не вернется?

— Да я тоже так думаю. Он все ворчал: «Куда я в белый свет поеду? Кто меня там ждет? А семью как брошу?»

— Ну и нечего ждать! Поехали!

Белобрысый быстро скрылся в будке, и паровоз тронулся.

— Потише!.. — крикнул Платон в будку. — На второй путь в парк Восточного отправления. Я буду за стрелочника.

— Нам же теплушку еще надо подцепить? — выглянул парень.

— Не будем маневрами заниматься. Подхватим ее и погоним впереди паровоза.

— Точно! — согласился парень.

Лишь одну стрелку пришлось перевести Платону, и он это сделал легко и быстро, как заправский стрелочник: еще на ходу соскочил с подножки, побежал, опередив паровоз, перекинул тяжелый баланс на внешнюю сторону, нажал на рычаг, для верности посмотрел, перевелась ли стрелка. Перевелась, «перо» плотно прижалось к внешнему рельсу, и, уже скорее для порядка, чем для дела, закрепил его замковой накладкой. Отошел, фуражкой посигналил: «Вперед!» Встал на переднюю подножку, на которой обычно и катаются стрелочники и сцепщики, поехали дальше. Для Платона любая железнодорожная профессия своя, он почти все их прошел — был и составителем, и машинистом, и диспетчером. Стрелочником, правда, не был, но знал и это дело.

Еще издали он видел, куда переведена стрелка, и подавал сигнал машинисту. К счастью, остальные стрелки были сориентированы на второй путь, — наверно, после того как выгнали сюда теплушку, так больше их никто и не трогал.

Наконец впереди завиднелся на пустых путях маленький красный вагончик. Возле него нетерпеливо толклись Виталий и Женька, Мария и Клара выглядывали из дверей. Узнав отца на ступеньке паровоза, ребята побежали ему навстречу.

— В вагон! В вагон! — прикрикнул на них Платон, а сам, спрыгнув с подножки, шел рядом с паровозом и подавал знаки механику: «Тише… тише…» И когда до вагона осталось с полметра, он встал между буферами, поднял двумя руками тяжелую петлю, крикнул: — Давай!

Буфера с тихим лязгом коснулись друг дружки, легко вдавились в свои гнезда, и в этот момент Платон накинул на крюк паровоза тяжелую петлю сцепления. Хотел было для надежности накинуть и паровозную петлю на вагонный крюк, но, поняв, что это ему не под силу, он ограничился лишь тем, что винтом стянул сцепление и полез под буфер наружу. Без привычки, да еще с таким пузом, ему было нелегко. Однако вылез, сказал машинисту:

— Ну, теперь вперед! Сифонь и пара не жалей! — И сам забрался в теплушку.

Паровоз — старая маневровая «овечка» — для начала пустил длинные и пышные «усы», запыхтел, зафукал в небо черным дымом и покатил. Впереди него бежала маленькая красная теплушка, а позади — две платформы с деповскими станками и тремя мужиками на них. И был чем-то похож издали этот странный состав на бронепоезд времен гражданской войны… Когда-то, еще совсем мальчишкой, Платон пробрался в бронированное горячее чудо, на котором командиром был его дядя, и умолял принять его в свой экипаж. Но дядя только прокатил Платона от Андреевки до Ясиновки и обратно, а когда уходили на фронт, ссадил его и отослал домой. Платону тогда было всего лет двенадцать, меньше, чем его Женьке теперь, а ростом он был и того мельче…

Платон стоял в дверях теплушки и смотрел на убегавшие назад окраинные постройки родной станции. «Прощай… Когда увидимся снова? И увидимся ли?..»

Не успели проехать выходной светофор, как сзади раздались громоподобные взрывы. «Все, нет теперь ни депо, ни красавца моста…»

— Бомбят? — в тревоге спросила Мария.

— Наверное, — сказал Платон и обернулся внутрь вагона.

— Ой, китель-то весь испачкал! — ужаснулась жена, увидев на его груди мазутные пятна.

— Не беда, — отмахнулся он и посмотрел на руки. — Женя, слей-ка мне. — Платон взял мыло и встал над ведром. — Да не лей так сильно. Воду берегите.

Вытирая руки, оглядел вагон.

— Широко не располагайтесь. Вот там освободите место: на платформе едут трое рабочих… — И он снова подошел к двери.

Вагон покачивало. Мимо бежали чахлые кусты посадки, овраги, буераки. За бугром показался поселок Землянки. Сады уже давно облетели, и сквозь оголенные деревья были видны беленькие хатки, вскопанные огороды с оставленной добирать вес по-весеннему зеленеющей свеклой, с капустными грядками и белеющими на них кочерыжками. Поселок будто вымер — ни души, ни животины. Нет, вон на грядке стоит коза, подняла голову и, жуя капустный лист, смотрит на бегущий поезд. А люди затаились, как перед ненастьем. Что ждет их?.. Платон знал почти всех жителей окрестных поселков — все они потомственные железнодорожники, всем им давала работу станция. А родной Платонов поселок там, на той, на западной стороне от Ясиновки, километрах в восьми. И там наверняка уже немцы…