Эльмар Грин - Рассказы

Юлиус пощупал удивительный плуг и погладил блестящие лемехи. Только кто же его потащит, этот плуг? Где найдешь такого коня? Он вопросительно обернулся к мужикам, смотревшим на него с улыбкой. Уж не тот ли большой парень потащит его по полю? Да, пожалуй, только ему и под силу такой плуг.

Юлиусу стало еще веселее от этой мысли. Он показал мужикам, как рослый парень потащит этот плуг. Мужики весело засмеялись и начали объяснять ему, чем тянут этот плуг.

— Ты слыхал, Эльмар? — крикнул один из них. — Тут порешили тебя заместо трактора запрягать...

Высокий парень пропустил три удара молотом, улыбнулся, вытирая пот, и крикнул по-русски:

— Да он и сам в тракторы годится, если подкормить как следует.

И он снова взмахнул молотом.

— Ты сам, парень, поведешь, — сказал один из мужиков, тыча пальцем в грудь Юлиуса. — Гляди — грудища-то! Что колокол! А ручки-то — слава тебе господи! Подкову сломаешь, небось?

Мужик пошарил на земляном полу и дал Юлиусу стертую подкову.

— А ну, разогни!

Юлиус весело улыбнулся. Это он мог сделать. Наверно, для них это в диковинку? Ого! Он покажет им, какие люди живут на хуторах. Он напряг большие, мускулистые руки, обвитые толстыми венами, и разогнул слегка подкову. Но согнуть ее снова он уже не мог. Боль в мышцах и костях еще не совсем утихла.

Тогда чернобородый человек в кожаном фартуке сказал:

— Ой, дорогие гости, вы же мне так попортите все подковы!

Он взял подкову из рук Юлиуса, понатужился и согнул ее в прежнее положение.

— Не сдаешь еще, Абрам Давыдыч? — подмигнул ему один из мужиков.

— Зачем сдавать? Не время сдавать, — ответил тот и показал белые зубы между черной бородой и усами.

Юлиус посмотрел на него с уважением.

Потом высокий парень тоже пошарил в углу и поднял в своей необъятной пригоршне сразу несколько подков. Он выбрал из них две и сложил вместе.

Юлиус весь подался вперед, глядя с изумлением на то, что делал высокий парень. Тот лишь на одну минуту застыл в страшном напряжении, склонив над наковальней свои огромные плечи и улыбаясь криво одной половинкой губ. В конце этой минуты тело его задрожало и на висках и на шее вздулись жилы. А затем он протянул Юлиусу две разогнутые подковы и снова взялся за молот, широко улыбаясь. Люди кругом весело смотрели на Юлиуса.

Он тоже посмотрел на них с новым вниманием. Это были все какие-то удивительные люди. Силой их не удивишь. Они сами могут удивить чем угодно. У них, наверно, какая-нибудь особенная, невиданная жизнь. Они постоянно держатся вместе и пашут такими удивительными плугами. И видно, что это хорошие люди. Не может быть, чтобы они собирались отнять хлеб у его старшего друга. Ведь это он, Юлиус, добывал этот хлеб. Они не захотят обидеть его. Вот они дали ему брюки и сапоги, несмотря на то что он даже не хотел разговаривать с ними. Старший друг никогда бы не дал первому встречному своей одежды, хотя бы тот и промок до нитки. Он даже не стал бы разговаривать с ним. Даже с Юлиусом он говорит очень мало, и то лишь о работе, которую нужно выполнить. А когда Юлиус пытается поговорить с ним о чем-нибудь другом и хоть немножко посмеяться, он нетерпеливо кивает головой, хлопает Юлиуса по плечу и уходит. Он не любит отвлекать Юлиуса от работы.

Юлиус вдруг схватил свою сырую рубашку, висящую у горна, и начал надевать ее. Он вспомнил, что он уже добрых два часа болтается без дела.

Но ему так и не дали снять ни сапог, ни брюк, сколько он ни старался.

— Да ладно! Носи знай! Не обеднеем. Твое счастье, что нашлись лишние. Рассчитаемся. Богат будешь — отдашь. А то в чем пойдешь-то? Мокрое все...

Юлиус посмотрел на людей с благодарностью. Он ведь мог бы заплатить им за это. Ну конечно! Он обязательно заплатит им. Пусть не думают, что он беден. Ого! Он показал им руками, какие у него две огромные пачки денег. Только он их не видал давно. Иоганес озабочен чем-то, не хочет разговаривать и ведет себя странно. Он боится, что у него опять отберут хлеб. Но ведь это же неправда? Они же не собираются отбирать у него хлеб? Пусть они заверят его старшего друга в этом. А то он беспокоится и снова прячет хлеб. А ведь это вредно для хлеба, когда он лежит вот в такой глубокой яме, полной сырости. Надо уверить Карьямаа, что его хлеб никто не тронет, а то он ходит грустный и хмурится. А ведь он очень добрый. Он уже давно обещал ему, Юлиусу, что-то очень хорошее, какую-то землю... пока это еще неясно, но можно быть спокойным — Юлиус получит свое. Только он должен молчать и больше работать. Он и про хлеб не должен был говорить, но он пьяный немного, а они здесь все такие добрые и веселые... Вот с такими людьми хотел бы он всегда жить вместе и работать! Он бы горы мог двигать, живя с такими людьми!.. Но ничего. Это будет последнее лето. А там он знает, что делать...

Пока Юлиус вел свой несвязный рассказ, двигая быстро руками и извиваясь всем телом перед внимательными слушателями, бритый мужик что-то писал у окна химическим карандашом в своем большом блокноте. Потом он показал написанное трем рослым людям у наковальни, и те, прочитав, одобрительно кивнули головами.

— Подпишись-ка, Юлиус! — сказал бритый мужик. — Вот здесь подпишись. Да не бойся. Все будет в порядке...

Юлиус посмотрел вопросительно на окружающих. Они читали написанное и одобрительно кивали головами. Тогда он вывел на бумаге две буквы своего имени и распрощался с людьми, полный благодарности к ним.

Всю эту весну Иоганес Карьямаа был мрачен и молчалив. Он ходил по своим полям, останавливался около зеленых всходов и сжимал пухлые кулаки. Он проходил свои необъятные заливные луга и снова останавливался, сжимая кулаки и нервно теребя свисающие щетинистые складки кожи около шеи. Потом он шел домой, ускоряя шаг и бормоча что-то мрачное и решительное себе под нос.

Иногда в глубокие сумерки к нему приходили его братья, такие же угрюмые, как он, хотя менее жирные и крупные.

Они все вместе что-то долго рассматривали и перебирали при свете фонаря в бывшей лавке Иоганеса, заваленной ненужным хламом. Потом шли в дом и садились у стола близко друг к другу, разговаривая вполголоса.

Иногда приходили еще сыновья братьев Карьямаа и еще кое-кто из богатых соседей. Тогда полутемная комната наполнялась людьми, и голос Иоганеса становился громче. Он ударял кулаком по столу и кричал так, что дрожали стекла:

— Ни черта! Пусть-ка сунутся теперь! Пусть попробуют наложить на нас лапы! Обожгутся! Они еще не знают, на какую силу напорются. Пулеметы мы будем пока держать в запасе, а винтовки раздадим сразу, как только начнем. Но каждый должен помнить свое место. Поняли? А бояться нам нечего, найдутся и в других деревнях наши друзья, важно только начать...

Он еще долго кричал в том же роде, и гости внимательно слушали его, вставляя свои замечания. Только поздно ночью расходились они по домам.