Франц Таурин - На Лене-реке

За окном посвистывал ветер — предвестник весны, раскачивая висящую на столбе лампочку, и полоска света судорожно металась по потолку…

…Да, решить можно было только так: ехать!

Одно обстоятельство мешало этому. Недавно Людмила почувствовала, что готовится стать матерью. Это ее испугало. Испуг этот ясно показывал, что внутренне Людмила была уже подготовлена к разрыву с Андреем. Но признаться в этом даже самой себе она еще не могла и настойчиво, хотя и безуспешно, подыскивала оправдание своему нежеланию иметь ребенка. И вот теперь все можно было объяснить легко и просто. Надо ехать на гастроли. И Людмиле хватило ночи убедить себя, что ехать она должна и что все мешающее этому должно быть устранено.

На следующий день в студии начали репетировать номера, включенные в репертуар гастрольной поездки. Аккомпанировать попросили Людмилу, хотя она еще не объявила о своем согласии ехать.

«За меня уже решили», — подумала она, садясь к роялю.

Играла она в этот день много хуже обычного.

Людмила подошла к Андрею и тронула его за руку.

— Мне надо с тобой поговорить.

— Я скоро кончу, — ответил он, продолжая писать.

— Нам лучше поговорить, пока не вернулась Клавдия Васильевна.

Андрей неохотно отодвинул конспект в сторону, повернулся на стуле и, опершись одним локтем на спинку стула, другим на край стола, взглянул снизу вверх на Людмилу.

— Ты, вероятно, знаком с Конторовичем, — спросила Людмила.

— Да, немного, — ответил Андрей, вспомнив, что Конторович главный врач городской больницы. — А что?

— Конторович, кажется, председатель абортной комиссии?

— Может быть, не знаю. Почему это тебя интересует?

— Что за святая простота, — усмехнулась Людмила, — абортной комиссией интересуются только в одном случае. — И, глядя куда-то мимо потускневшего лица Андрея, внятно, странно равнодушным голосом произнесла: — Мне нужна операция.

«Вот это конец, — пронеслось в мыслях Андрея. — Как просто и как… пошло». И с ужасом почувствовал, что слова Людмилы вызвали в нем не гнев и возмущение, а лишь брезгливую неприязнь.

— А меня ты спросила?

Людмила молча пожала плечами.

— Не позволю! — голос Андрея внезапно сорвался на крик.

— Поздно кричать.

«Почему поздно? Мы еще муж и жена», — хотел возразить Андрей и тут же почувствовал, что если в этом нужно убеждать, значит… действительно поздно.

Людмила истолковала его молчание по-своему.

— Ведь я прошу всего о маленькой услуге. Познакомь меня с Конторовичем, остальное мое дело.

Сказав это, она улыбнулась. Но милая когда-то улыбка Людмилы показалась Андрею такой же пошлой, как ее слова. Его охватило бешенство.

— Ни с каким Конторовичем я тебя знакомить не стану. Я запрещаю. Ты не смеешь! Это и мой ребенок.

— Потому и сделаю, что это твой! Понял?

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Глаза у Людмилы были злые и чужие. Наконец она резко повернулась и пошла в спальню. В дверях остановилась и через плечо бросила:

— Я уеду… в Ташкент, к тете.

Людмила ушла и вечером домой не вернулась. Андрей знал, что она у Ревекки Борисовны. Несколько раз он порывался позвонить по телефону, но удерживал себя. Людмила тоже не позвонила.

На другой день днем, когда Андрей был на работе, Ревекка Борисовна принесла Клавдии Васильевне записку от Людмилы. Людмила просила послать ей белье и домашние туфли.

Вечером Андрей позвонил.

К телефону подошла Ревекка Борисовна. Андрей попросил позвать Людмилу.

— Она отдыхает.

— Мне очень нужно с ней поговорить, — настаивал Андрей.

— Хорошо, я посмотрю, — ответила Ревекка Борисовна и через минуту сказала: — Она заснула. Мне не хочется ее будить. Она все жаловалась на головную боль.

— Простите, — ответил Андрей и положил трубку.

Почему так случилось? Кто в этом виноват? И в чем виноват он сам?

Андрей вспомнил первую размолвку еще там, в Москве, когда он сообщил о своем решении ехать в Приленск. Как он тогда поступил? Вместо того чтобы доказать Людмиле, что она не права, он стал ее уговаривать: «Едем всего на два года» — и этим невольно признал справедливость ее рассуждений, что жить можно только в Москве, что поездка на Север — это лишь временная вынужденная житейская неприятность.

Сейчас Андрею было ясно, что принципиальности у него тогда не хватило.

А ведь так было не раз.

Почему он смирился с тем, что Людмила до последнего времени сидела дома и, по существу, бездельничала? Был об этом разговор? Был… Но Людмила сказала: «Вернемся в Москву, найду себе дело, а здесь… неинтересно». И осталась при своем мнении…

Почему у него хватало энергии и мужества настойчиво и упорно преодолевать трудности на работе и почему он оказывался таким бесхребетным дома, в семье?

Почему он сломил активное противодействие Кравцова, но малодушно останавливался, встретив сдержанное, часто пассивное сопротивление Людмилы?..

И трещинка в их взаимоотношениях, которой он вначале не замечал, все увеличивалась и увеличивалась и, наконец, превратилась в непроходимую пропасть…

За окном начинался день. Андрей выключил настольную лампу, подошел к окну и раздвинул занавески. Снег на крышах искрился под лучами восходящего солнца. Утро было тихое, безветренное, и дым из печных труб столбом поднимался вверх.

Андрей долго стоял, прижавшись лбом к холодному стеклу.

— Ночь прошла, — сказал он сам себе, посмотрел на несмятую постель, повернулся и вышел из спальни. Проходя через столовую, он мимоходом взглянул в зеркало, увидел свое осунувшееся за ночь лицо и невесело усмехнулся.

— Ты куда, Андрюша? — спросила его мать.

— Схожу на завод, — ответил Андрей, оделся и вышел.

Оставаться дома было невмоготу.

Через несколько дней Людмила уехала, но не в Ташкент, а с бригадой в гастрольную поездку по Северному побережью.

В день отъезда она зашла за вещами. Клавдия Васильевна сделала робкую попытку уговорить ее, но Людмила усмехнулась и ответила:

— Оставьте, пожалуйста. Если бы я для него что-нибудь значила, он сам бы мог поговорить со мной.

Веселое апрельское солнце спозаранку заглянуло в комнату. Узкий острый лучик, проскользнув между оконными переплетами, кольнул Андрея прямо в глаза.

Андрей посмотрел на висевшие у изголовья ручные часы.

— Шесть часов!

В комнате стоял приятный, слегка терпкий запах лиственницы. Несколько дней тому назад Клавдия Васильевна опустила в кадочку с водой толстый пук темных зеленовато-коричневых ветвей, усыпанных мелкими жесткими почками. За эти дни почки раскрылись, и нежно-зеленые иголочки молодой хвои, вырвавшись на свободу, весело брызнули во все стороны. Концы иголочек золотились в струйках солнечных лучей.