Франц Таурин - На Лене-реке

— Удачно зашли, теперь ведите в худшую.

— Пойдемте к мальчикам. Вот, хотя бы в эту, — Ольга подняла полу палатки, пропуская вперед Андрея.

— Да, тут, как говорится, другой коленкор, — вырвалось у Андрея.

Бросались в глаза неряшливо заправленные постели, груда немытой посуды на столе, покрытом засаленной и мокрой газетой, куча грязной бумаги в углу у входа.

— Этим, пожалуй, невыгодно свои проценты обнародовать, — засмеялся Андрей.

— Куда уж там! — Ольга даже махнула рукой.

— Каких палаток больше?

— Это полюсы, остальные между ними.

— К какому же полюсу тяготеет большинство?

— Боюсь, что к этому, — призналась Ольга.

Подали сигнал к вечернему чаю.

— Пойдемте ко мне в штабную палатку, чаем напою, — пригласила Ольга.

Вечером все собрались вокруг разведенного на берегу большого костра. С противоположного берега, из рабочего лагеря, доносились звуки баяна.

— Весело живут, — завистливо вздохнул кто-то из девчат.

Андрей понял обращенный к нему упрек.

— А ну, ребята, — повернулся он к стоявшим поодаль мальчикам, — кто быстро съездит на лодке за баянистом?

Желающих оказалось очень много.

Андрей на листке, вырванном из блокнота, написал крупным почерком:

«Федор Иванович! Прошу, пошлите в школьный лагерь баяниста. Очень нужно. Перов».

— Какую споем, друзья? — обратился Андрей к ребятам, когда баянист, невысокий хромой паренек с выразительным, тронутым оспой лицом подошел к нему.

— Песню о Родине, — сказали девочки.

— Кому запевать? — спросил Андрей.

— Вам, — и, наклонившись к самому его уху, Ольга тихо сказала: — Я ведь знаю, что вы любите петь.

— Хорошо. Только с уговором: петь всем и дружно.

Свободно и широко полился голос Андрея. Ольга сказала верно: Андрей любил петь. А сейчас он еще чувствовал, что песня должна связать его с этой молодежью. И рядом с ним была Ольга.

Многоголосый хор подхватил слова припева.

— Силен басок у директора, — с уважением произнес юркий вихрастый паренек, ткнув в бок старательно поющего товарища. Тот через плечо посмотрел на него строгими близорукими глазами.

— Не мешай, — и авторитетно поправил: — К тому же не бас, а баритон — разбираться надо.

Следующую песню запевала Ольга.

Ольга пела негромко, но ее чистый грудной голос был полон скрытой силы.

Она вся отдалась песне. Задумчивый взгляд ее больших темных глаз был устремлен куда-то далеко. Казалось, она стремилась разглядеть в неясной дали свое будущее.

Верхний конец курьи, узким языком втиснувшийся между заросшими высоким тальником берегами, заполнился вечерними сумерками. Очертания береговой линии сделались смутными, наконец, расплылись, растворились в заполнившем узкую бухточку полумраке. На не успевшем еще потемнеть небе проблеснули первые звезды. От воды потянуло вечерней свежестью.

— Ну как же, друзья, — говорил Андрей, когда отзвучали последние слова песни, — пели мы сейчас хорошо:

а так ли у нас на самом деле?

Никто не ответил ему.

— Наша работа тоже боевая, нужная работа, — продолжал Андрей.

— Мы ведь и так работаем. Все руки поободрали, — жалобно сказала невысокая курносенькая девушка в белом платочке.

— Норма тяжелая! — выкрикнул кто-то из ребят.

Андрей обернулся на голос.

— Скажите, у кого-нибудь из вас есть на фронте близкие — отцы, братья?

— Конечно, есть, чуть не у каждого, — почти с обидой ответила за всех девушка в белом платочке.

— Это Наташа Кузнецова, — шепнула Ольга Андрею, — у нее два брата на фронте.

— Вот видите, — продолжал Андрей, — чуть не у каждого… Труден путь бойца. Труден и долог. Я не знаю, где твои братья, Наташа, — на Дону, в смоленских лесах или под Ленинградом. Но где бы они ни были, путь до Берлина далек. Ведь этот путь впереди у каждого советского бойца. И разве не должны мы отдать все свои силы, чтобы помочь им? Пусть наша помощь скромна и на первый взгляд незаметна. Наш труд — это отправленные на фронт тысячи пар добротных солдатских сапог. И твои братья, Наташа, все, кто шагает сейчас по долгой военной дороге, освобождая нашу родную землю, скажут нам свое солдатское спасибо.

Андрей умолк и окинул взглядом придвинувшихся к нему притихших ребят.

— А насчет нормы, — снова заговорил он, — что же я вам скажу? Шутя ее не выполнишь. Нужно упорно работать. Но выполнить можно. Нормы установлены справедливо, по силам каждому. Кому нет еще шестнадцати лет — дневная норма заготовить сорок килограммов корья. Ученикам старше шестнадцати лет — шестьдесят. А взрослым рабочим норма — сто килограммов. Завтра выхожу с вами на работу. Вызываю вас на соревнование и предупреждаю: я на работу злой.

— А вам, товарищ директор, по какой норме считать будут? — лукаво спросила одна из девочек.

— По какой? — засмеялся Андрей. — Наверно, по взрослой. Мне, говорят, уже больше шестнадцати лет.

Высокая тонкая талина, подрубленная под самый корень, хрустнула в подрубе и медленно пошла вниз.

— Оля, поберегитесь! — крикнул Андрей.

— Вижу!

Не отрываясь от работы, Ольга взглянула на падающее дерево. Оно шло мимо. Наклоняясь над перекинутым через пенек очищенным от сучьев стволом, она продолжала работать, отделяя плоской лопаточкой шершавую у комля коричневато-зеленую кору.

В тальнике было еще много сока, и кора снималась рубашкой. Ошкуренные, влажные стволы ярко блестели на солнце. Разбросанные около них трубки свежеснятой коры напоминали притаившихся в высокой траве гигантских удавов.

Ольга работала, не суетясь, но вместе с тем очень проворно. Она «наступала на пятки» Андрею. Пока он подрубал и валил талину, очищал ее от сучьев и отсекал вершину, Ольга успевала ошкурить срубленное перед этим дерево. Лопаточкой, похожей на широкую стамеску, она делала на коре продольный надрез и, отжимая кору лопаточкой, вылущивала ствол.

На память Андрею пришел утренний разговор.

— Я с вами, Андрей Николаевич, — сказала Ольга собравшемуся на работу Андрею.

Он замялся.

— Я хотел… — неуверенно начал он, — проверить выполнимость нормы…

— …И опасаетесь, что я буду вам помехой?

Ольга погасила лукавую искорку в глазах и очень кротко закончила:

— Я буду стараться, Андрей Николаевич.

Андрей уже два раза предлагал сделать передышку.

— Рано еще отдыхать, Андрей Николаевич, — отвечала Ольга. — Когда сидишь, комары больше кусают, — и переходила к следующему стволу.

Наконец Андрей почувствовал, что выбился из сил. Очистив от сучьев срубленный ствол, он всадил топор в пенек и нарочито строго заявил: