Сулейман Рагимов - Сачлы

— Не было у меня иного выхода, — тихо ответил Намазгулу. — Не мог я оставаться в деревне…

— Скажи лучше — поглупел на старости лет!

— Не мог, Зюльмат!.. Не захотелось встретиться со своей погибелью…

— А надо было остаться, Намазгулу! И тогда был бы у нас дом, где можно было бы согреть руки. А если бы нам пришлось погибнуть, то был бы человек, который тайком оплакивал нас, замаливал бы наши грехи и мстил бы за нас по возможности… А что теперь? Теперь и твой очаг погаснет, как погас мой… Что будет с твоим сыном? Нет, Намазгулу, ты просчитался, придя в этот недобрый час ко мне… — Зюльмат помолчал. — С другим я бы так не разговаривал, как с тобой… С другим у меня был бы разговор короткий!.. Но я помню, что ел твой хлеб, и не хочу быть неблагодарным… Повторяю, ты просчитался, старый хрыч!.. Послушайся меня, пока о твоих намерениях никто не знает, кроме меня, лучше уходи, вернись домой к семье!

Намазгулу понурил голову:

— Это невозможно, Зюльмат…

Он рассказал атаману, почему ему пришлось покинуть родную деревню.

Зюльмат был немало изумлен.

— Выходит, ты, старый шакал, убил своего зятя?

— Убил я его или только ранил — этого не знаю… Слышал лишь, что дочь и жена голосили по нем…

— Сдается мне, что ты его все-таки угробил, старик. Вышиб ему мозги тем поленом.

— Если сдох — это к лучшему! Сукин сын грозился донести на меня Гиясэддинову, будь они оба трижды прокляты!

— Очевидно, твой зять был ихним человеком! — Лицо Зюльмата перекосилось, он быстро обернулся, позвал негромко:- Хейбар, ты где?..

— Я здесь, отец! — откликнулся юноша, сидевший неподалеку на мшистом валуне.

В последнее время Зюльмат сделался болезненно подозрительным, ему повсюду мерещилась измена. Он доверял одному лишь сыну. Наказывал Хейбару охранять его тайком.

Зюльмат сделала шаг назад, прищурился, впился в Намазгулу злым, испытующим взглядом:

— А может, старик, ты тоже куплен Гиясэддиновым? Не он ли, татарский пес, подослал тебя к нам, а? Что, если ты предатель?..

— Пусть моя жена Нурджахан пойдет по рукам, если я предатель! — глухо выдавил из себя Намазгулу. — Не быть мне сыном своего отца Оруджгулу, если я лгу!..

Зюльмат по-прежнему находился во власти сомнений. Осклабился:

— Я это просто так сказал, старик… Мало ли что может быть… Подумал: что, если и тебя этот татарский ублюдок прижал ногтем?.. Если прижмет — никуда не денешься, будешь помогать им. — Он помолчал. — Конечно, я верю, что ты и в самом деле раскроил поленом голову своего зятя, потому и пришел к нам… Но кто поручится, что ты потом не продашь нас?.. — Зюльмат опять обозлился, заскрежетал зубами. — Ты знаешь, старик, что я сделаю с предателем?.. Я разорву этого сукиного сына, этого нечестивца на куски, как ягненка!.. Клянусь аллахом, который сейчас смотрит на нас с неба, я вырву вот этими руками сердце из груди предателя, не дам упасть на землю ни одной капле его крови — всю выпью сам!.. Гиясэддинов уже подсылал к нам своих людей. Был один такой Мидхат, красавчик, теперь он покойник… Грамотный был, умел читать-писать, по-русски хорошо болтал — «ишто-мишто», а оказался предателем… Тоже, как ты, клялся, божился, когда пришел к нам, что не подослан тем татарским псом, врал, хитрил!.. Вот я и думаю, почему я должен верить тебе? Где доказательства, что ты не из той же породы, не служишь этому нечестивцу? Намазгулу был задет за живое.

— Хорошо, Зюльмат, я ухожу… Прощай! Не думал, что ты так встретишь меня… Не ожидал…

Он хотел уже повернуться и уйти, но разбойник остановил его окриком:

— Ни с места!.. Клянусь аллахом, сейчас получишь пулю!..

— Выходит, устроим здесь перестрелку?! — вызывающе спросил Намазгулу.

Зюльмат презрительно скривился:

— Ах ты, старый хрыч!.. А стрелять-то ты умеешь?

— Умею, Зюльмат, не разучился… Не раз отбивал у кочевников отары. Сам это знаешь. Или думаешь, Намазгулу постарел, лишился сил?.. Нет, племянник, я не из пугливых. И ты не покрикивай на меня — не боюсь!

Похоже было, что разбойнику стало неловко.

— Не верю я никому, Намазгулу, — угрюмо произнес он. — Человек — что зверь, сырым молоком вскормлен… Правда, мы делили с тобой хлеб-соль… — Зюльмат не договорил.

— Но мне-то ты должен верить!.. Ведь я не какой-нибудь там мальчишка, я старик!.. И если я пришел к тебе, значит, иного выхода у меня не было. Не по мне колхозная жизнь!.. Не мог я смириться!.. Остался без семьи, без дома, но головы я перед ними не склоню!.. Лучше умру в этих горах, под вольным небом… Пусть мое тело сгниет здесь, когда я околею, но я не желаю, чтобы сердце мое гнило при жизни там, в ихнем колхозе… Потому я и подался к тебе. Думал: пусть дни наши сочтены, но мы встанем спиной к спине и будем защищать друг друга. Но раз ты, Зюльмат, не веришь мне, я ухожу!.. Даже не оглянусь!.. Можешь стрелять мне в спину!

Намазгулу повернулся и медленно заковылял меж валунов вниз по тропе. Услышал, как позади щелкнул затвор.

— Эй, остановись! — крикнул Зюльмат. — Стой, тебе говорят!..

Старик продолжал идти. Сзади опять послышалось:

— Стой!..

Намазгулу не повиновался.

— Ах, так?! Тогда получай!.. — крикнул в ярости Зюльмат.

«Все! — подумал Намазгулу. — Конец!.. Сейчас Зюльмат выстрелит…» Тем не менее он продолжал идти.

Секунды бежали, однако выстрела не последовало. Снова раздался голос разбойника:

— Погоди, вернись!.. Эй, Намазгулу, вернись, я пошутил!..

Старик не остановился.

Зюльмат быстро пошел следом за ним, догнал его уже на лесной тропе, преградил дорогу:

— Не осуждай меня, Намазгулу… Чувствую я, настали наши последние деньки… Потому я и сделался такой… Сам себя не узнаю…

Намазгулу вздохнул сочувственно:

— Будь проклята такая жизнь!

— Да, будь она трижды проклята! — сказал тоскливо Зюльмат.

На Красные скалы опускалась ночь.

Зюльмат роздал своим людям остатки черствого хлеба и, памятуя о том, что ему сказал Намазгулу об отряде Гиясэддинова, направляющемся в этот район, велел им быть крайне бдительными.

— Разбейтесь на пары! — приказал атаман. — Один спит — другой караулит, затем меняйтесь!

Старика Намазгулу, которому он по-прежнему втайне не доверял, отправил в дозор к скале пониже того места, где находился сам вместе с Хейбаром. Решил: «Пусть старый шакал будет у меня на глазах!»

До полуночи Зюльмат бодрствовал, стерег сон сына, который спал под буркой на большом плоском, поросшем толстым мохом камне.

В последние дни Зюльмат не отпускал от себя Хейбара ни на шаг. Хейбар, он считал, охраняет его, он — Хейбара, свою «последнюю опору в жизни», единственного человека, которого он любил сам и который любил его.

Бежали часы…

Зюльмату очень хотелось спать, но он не будил сына, жалел.