Виктор Малыгин - По дороге в завтра

Незаметно начался рассвет.

Когда машина остановилась, Истомин приказал шоферу:

— Сигналь, Миша!

Букреев нажал на кнопку.

— Сильнее сигналь! — кричал Истомин. — Пусть вся степь слышит. Хозяева целинного края приехали!

Он вышел из машины, велел Букрееву подать колышек. За ним вышли остальные. Миша достал из-под сиденья круглое заостренное полено и фанерную дощечку, на которой было написано чернилами «Совхоз «Степной» и ниже более крупными буквами: «Добро пожаловать!». Семен Михайлович прикрепил к колышку гвоздями дощечку, вбил топором колышек в землю.

Вагончики, тревожа покой равнины, подходили один за другим, и когда остановился последний, вдруг стало очень тихо, точно все замерло вокруг. Новоселы выскакивали на траву, медленно отходили и останавливались в молчании. Перед ними расстилалась ширь новых земель. На фоне яркой зари стальной застывшей полосой сверкала река. Ближний берег был каменистым и местами отвесно поднимался над водой, на противоположном низком берегу рос редкий тростник. Степь просыпалась, расточая мягкие запахи трав, все дальше и дальше раздвигая горизонт.

Задвигались, заговорили люди. И удивление, и восторг, и испуг можно было уловить в их словах.

Насколько будет гостеприимной земля, к которой они так рвались?

Коля Дрожкин посмотрел за Тобол, схватился за голову:

— И все это надо поднять?

— А что? — откликнулся Калянс. — Все поля когда-то были целиной. — Он повернул голову, увидел прибитую к колышку дощечку со словами: «Добро пожаловать!», раскинул комично руки, торжественно провозгласил: — Как есть, пожаловали! — Потом выпрямился, глянул вокруг, проговорил серьезно и громко: — Шапки долой! — бросил на землю кепку и восторженно сказал: — Здравствуй, целинная степь!

Маргарита Ляхова раскинула руки, будто хотела обнять степь, громко крикнула:

— Здравствуй, новая жизнь!

Букреев сложил трубочкой у рта ладони, начал наигрывать марш. В ответ ему замычали, напомнив о себе, быки, привезенные из Коскуля в кузове грузовика.

Слышались голоса:

— Сколько земли! Вот она, притобольская степь!

— Комбайны пойдут, как по столу.

— Что же там, за горизонтом?

— Тоже земля.

— Аж дух захватывает!

— И тут жить? — спросила Анисимова.

— Жить? — переспросил, опускаясь на траву дед Андрющенко. — А как же… — Никита Макарович вместе со всеми подался в степь и чувствовал себя своим в семье целинников. Теперь он, как и все степняки, был растроган встречей с новыми местами. — И жить будем, — сказал он, довольно улыбнувшись, — и огурцы с огорода деда Андрющенко есть будем.

Анисимова обвела взглядом горизонт:

— Нет, нет, я никак не могу без леса!

Маргарита закинула голову, начала декламировать, дразня подругу:

— Ни за́мков, ни морей, ни гор…

— Пустоши, — как бы согласился Андрющенко.

— Спасибо, сторона родная, за твой врачующий простор! — закончила Маргарита.

Андрющенко поднялся, взял ком земли, вырытой сурком, стал мять пальцами, передал Горобцу:

— Посмотри, какая она!

Тот машинально взял в руки ком, тут же бросил его. Ему не хотелось ни говорить, ни двигаться, ни смотреть вокруг. Он чувствовал себя маленьким, бессильным среди величественного простора.

По земле проплыла тень. Все посмотрели в безоблачное небо, где плавно, чуть взмахивая крыльями, летел степной орел. Тут же зазвенел, взмыл вверх жаворонок, просвистел суслик, промчался, прыгая на длинных ногах, земляной заяц, затрещали кузнечики.

— Смотрите, тюльпан! — послышался звонкий голос Ляховой. — Еще тюльпан!

Маргарита была в легком летнем платье. Пышные ее волосы пошевеливал ласковый ветерок. Она шла склоняясь и осторожно срывала цветы, точно боялась им сделать больно. Ярко-красные и желтые лепестки тюльпанов манили ее к себе, нескромно выглядывая из серой травы.

А парни уже разгружали машины, раскидывали светло-серые палатки, расставляли походную мебель, вносили свои пожитки. Они делали это с таким веселым возбуждением, какое бывает при всяком новоселье. Сани и тракторы были отведены в сторону. Вытянулись в одну линейку вагончики, выстроилась в ряд батарея полевых кухонь.

Подкрался вечер. Но с улицы никто не уходил. На все лады заливалась гармонь. Над притобольской степью вольно летели волжские, рязанские, воронежские напевы, словно никого не хотел обидеть гармонист.

Валя Анисимова, восторженная, возбужденная, подбежала к директору:

— Можно, мы будем всю ночь жечь костры и петь?

— Только меня от этого увольте, — сказал Семен Михайлович и пошел писать приказ, долженствующий возвестить об основании на Тоболе совхоза «Степной».

Восходящее солнце озарило невиданную картину. Лучи его скользнули по примелькавшейся серой поляне, привычно осветили стеклянную гладь Тобола, а потом, точно удивленные, затрепетали на крышах брезентового поселка, залили светом полный движения и шума берег реки.

Там механизаторы — с непокрытыми головами, иные по пояс голые — чистили и мыли тракторы. Подоткнув юбки, девушки черпали ведрами воду, плескались, оживленно переговариваясь, звонко смеялись. Ровняков сбивал плот.

— Перекур, друзья! — вдруг крикнул Калянс и тряхнул головой. — Встречай гостей.

Все удивленно оглянулись.

— Не успели обосноваться, а уже гости.

К ним ехали два всадника.

На лошади, которая шла первой, сидел высокий с черным лицом и седой редкой бородкой старик с кнутом в руке, в шапке, в ватном халате, в матерчатых туфлях. То был Тактан Турманбаев. Старый чабан рано утром выехал за аул и долго смотрел туда, где раскинулся лагерь «Степного». Он не мог понять, зачем столько людей и машин прибыло на Тобол, и решил выяснить, что замышляют приезжие… Второй всадник — юноша, в брюках галифе и сапогах, в пиджаке, в рубахе с отложным воротником и при галстуке.

Всадники спешились. Их окружили новоселы. Старик присел на корточки и, потирая ладонями колени, смотрел с минуту перед собой, словно прислушивался к чему-то.

— Где самый большой начальник? — покачиваясь, спросил Турманбаев. — Зовите главного, моя хочет говорить.

Но Истомин и Денисов уже подходили к берегу.

— Визит дружбы, — пошутил Семен Михайлович, разглядывая гостей.

Турманбаев поднялся, отвесил поклон. Директор совхоза тоже поклонился. Николай Тихонович протянул руку, поздоровался со стариком, а затем и с юношей. Турманбаев начал что-то оживленно говорить на казахском языке.

— Что там он? — нетерпеливо спросил Истомин. — Кажется, всласть с ним наговоришься. И проводник наш куда-то запропастился, может быть, он бы перевел.

Между тем уже по-русски заговорил юноша: