Александр Старостин - Второй круг

— Ну, начальничек, держись! — сказал он, направляясь к телефону-автомату. Разумеется, он никак не связывал Любу и начальника Базы.

— Да, свободна, — ответила Люба. — Приеду.

Было пасмурно, шел дождь, но, когда они встретились на Новослободской, прояснило. Лиловое из-за красных рекламных огней небо отдавало остатки своей влаги в виде водяной пыли, летящей во всех направлениях.

— Погуляем? — предложила Люба. Он взял левой рукой ее раскрытый зонтик, она сунула ему под локоть свою ладошку, и они зашагали в неизвестном направлении. Было приятно чувствовать на своем рукаве ее маленькую, чрезвычайно живую руку. Эта рука во время Любиной болтовни то хватала его за палец, то вползала в рукав и гладила запястье — словом, жила какой-то самостоятельной, какой-то очень трогательной жизнью. И Росанов общался только с этой рукой, а слов не слышал. Люба говорила какую-то чепуху и тонула в придаточных предложениях. («В моей руке — какое чудо! — твоя рука» — цитата.)

— А вот пивная-автомат, — сказала Люба. — Забежим?

Он довел ее до открытой двери и сложил зонтик.

Народу в пивной было не так уж и много: не понедельник, плохая погода и до получки далеко.

Он нашел место для Любы, разменял деньги, вымыл кружки, налил пива.

Рядом с Любой стояли три парня, один из них держал в левой руке фунтик со снетками.

Люба, не скрывая удовольствия, отхлебнула пива — на ее губах оставалась пена. Она слизнула ее и причмокнула языком. Потом радостно посмотрела на парня со снетками, и ее рука уверенно и, как бы помимо воли своей владелицы, скользнула в фунтик и извлекла несколько тощих рыбешек, одну из коих она великодушно протянула Росанову.

«Ну, если они совсем деревянные, будет базар, — подумал он, — придется выплескивать пиво за спину для замаха и отвлечения внимания и бить кружкой того, что покрупнее, в лоб».

— Ты знаешь, — сказала Люба между прочим, — а с ними хорошо.

Нет, пожалуй, эти ребята ничего. Тот, что с фунтиком, сказал:

— Берите еще.

Нет, взгляд у него нехороший.

— Спасибо, — сказала Люба, и ее рука снова скользнула в фунтик и, забрав последних рыбешек, а их-то и оставалось-то две, поскребла ногтем по дну, — с ними лучше;

— Да, — заулыбался малый, приближаясь к ней. Его приятели тоже придвинулись, — они… («Ух, какая красивая!» — произнес он в сторону, как в старинных пьесах), — и, спохватываясь, продолжал назидательно-насмешливым тоном, — они, девушка, очень дружат с пивом. Но еще более сильная дружба у пива с раками. Только сейчас сухо насчет последних ввиду химии, физики, лирики и особливо прогресса.

«Ишь ты! Интеллектуал!» — подумал Росанов, начиная заводиться.

Остальные парни как-то приосанились и взглядывали на него, словно спрашивая, когда же он наконец «все поймет» и отвалит отсюда.

— А как же вас зовут, девушка? — спросил «интеллектуал» с пустым уже фунтиком.

— Люба.

— «Люба, братцы, Люба!» — пропел он отвратительным (так показалось Росанову) голосом. — Может, вам, Люба, еще пива?

Последнее он произнес таким тоном, словно знал ее сто лет.

Остальные братцы как-то аккуратно оттеснили Росанова, образуя кружок вокруг пустого фунтика. Росанов оказался в стороне. Он попытался проникнуть в кружок, но братцы стояли крепко, один из них обернулся и досадливо поморщился, будто спрашивал:

«Ну а ты, собственно, откуда такой хороший выискался?»

А Любу уже прижимали боками, будто заботились об ее удобстве. «Интеллектуал» нечаянно пару раз тронул ее за талию, передвигая якобы на более удобное место. Вид у него нагловато-скромный, фальшиво-грустный и насмешливый, как у любимца публики, пресыщенного успехом. Росанов был в полной растерянности.

И тогда он поставил недопитую кружку на батарею отопления и сунул Любе, стоящей к нему спиной, под мышку сложенный зонтик. Она удивленно и даже как-то возмущенно, не понимая его грубости, обернулась. Но он уже двигался к выходу.

«То же, что и в кафе, — подумал он. — Это уже неинтересно. К черту!»

— Стой! — крикнула она и, как была с кружкой, заторопилась к выходу. Ее шутливо подпихивали, смеялись, малый с пустым фунтиком глядел на нее насмешливо, показывая, будто потешается над ней. Пустой фунтик перестал быть объединяющим центром и, скомканный, полетел в урну.

Кривая старуха у входа со свекольного цвета опухшим лицом — вышибала — заскрипела:

— Куда кружку понесла? Нельзя! Штраф.

Люба и в самом деле обнаружила в своей руде кружку, сунула ее старухе и выскочила из пивной.

— Постой!

«Черт! Она не помнит, наверное, как меня зовут», — подумал он.

Она догнала его и удивленно поглядела в его сердитое лицо.

— Что с тобой? Ты что? Дурак? Да?

Он хотел ответить грубо, но тут обнаружил в своей руке тощую рыбешку с выступившей коричневой солью, так и держал ее. Он швырнул рыбешку на тротуар. Люба сделала удивленные глаза, решительно не понимая, что тут такое происходит. Потом раскрыла зонтик, сунула его Росанову, а сама взяла его под руку и надела свои красные перчатки. Он подумал, что со стороны, наверное, похож на дружинника с красной повязкой, сползшей к локтю. Еще он вспомнил рассказ Ирженина о том, как разделывали оленя, и у всех руки были красные от крови. Он продолжал сердито молчать. Люба по-своему поняла его молчание и сказала:

— Ладно, успокойся. Я тебя прощаю. Но чтоб это было в последний раз! Не будь ханжой.

— Что такое?

— Не терплю ханжества. Вспомни, каких из себя пуритан корчили фашисты, и все свои силы пускали на спорт и агрессивность. Пусть люди делают все, что им вздумается, и тогда не будет рычания. Я — за освобождение.

«Боже! Какая у нее каша в голове, — подумал он, — как и у меня, впрочем. Просто наши «путаницы» не совпадают».

— А теперь тихо, — сказала она. — Молчи!

— Да я и так молчу. Охотно.

Некоторое время шли молча.

Ее рука, скользнув по его рукаву, медленно добралась до его ладони и слегка зашевелилась, как бы устраиваясь поудобнее. Он почувствовал сквозь тонкую материю перчатки гладкость и теплоту ее кожи. Вот рука медленно взяла его за палец и слегка сжала.

— Ну что, дурачок? — прошептала Люба, прижимаясь к Росанову боком. — Что, милый?

Она крепко сжала его палец и замедлила шаги. Он вспомнил ее походку, когда она уходила от него по освещенному асфальту, и почувствовал слабость. И тут увидел такси. Плохо соображая, что делает, он перебежал дорогу и остановил машину.

— Куда? Куда? — спросила Люба слабым голосом.

— Куда надо, — ответил он, сгребая ее за талию. Она пошла за ним, делая вид, будто сопротивляется.

— Кто там живет? — спросила она, забираясь в машину.

— Кто надо.

Они говорили какую-то чепуху, состоявшую из бессмысленных вопросов и таких же бессмысленных ответов.