Александр Старостин - Второй круг

— Познакомьтесь, — предложила Люба. — А может, зайдем в парфюмерию?

Малый молча поклонился Росанову и двинулся за Любой.

Мужчины как-то бестолково мялись, рассматривая по Любиному настоянию бутылочки, с духами, и тюбики, и все остальное, к чему не имели ни малейшего интереса. Любе очень не понравилось, что они так нелюбознательны, и она надулась.

— У тебя есть деньги? — спросила она парня.

— Да, стипендия. Сорок рублей.

— Видишь французские духи? Они как раз стоят сорок рублей.

Малый полез за деньгами и стал их считать, близко поднося бумажки к глазам.

— Дай сюда, чего ты мучаешься, — сказала Люба, — бедненький ты мой мальчик. Ну давай я сама. Чего тебе толкаться, правда? Ведь правда толкаются?

Ее глаза наполнились состраданием.

— Правда, — кивнул малый, с благодарностью взглядывая на Любу.

— Тут такая толчея. Ты, Толик, в стороночку отойди. Там встань, чтоб тебя не толкали.

— Ладно, ребята, я пойду, — сказал Росанов, — мне на работу.

— Какая может быть работа? — удивилась Люба. — Ведь у Толи есть бутылка вермута.

— У меня работа.

— Останься.

— Иди ты! — огрызнулся Росанов.

«Мерзавка, мерзавка! — думал он, направляясь к троллейбусу. — Все! Конец! В гробу бы я ее видел! В белых тапочках! Вот она и есть чертовка! Вампир! Она из бедного Толика кровь высосала. И все, которые вокруг Филиппыча, черти. А я Машу обидел. За что?»

Он шел прочь, поражаясь чепухе, которая лезла в голову. Впрочем, он был сильно утомлен.

На работу он явился, когда заканчивался разбор. Петушенко замолчал, когда он с виноватой улыбкой занимал место рядом с мойщицами в заднем ряду — те почтительно и бестолково задвигались, — и укоризненно покачал головой. Росанов в ответ улыбнулся кисло-сладкой улыбкой. Строгов, встретившись с Росановым глазами, подмигнул.

— Займитесь створочками на семь-семь, — сказал Петушенко Росанову.

После разбора Петушенко подошел к нему:

— Что стряслось?

— Заболел.

— Да, вид усталый.

— Но я уже излечился. Все в норме технических условий.

Подошедшему с мефистофельской, всепонимающей улыбкой Строгову Росанов сказал:

— Пойдемте на створочки.

— На створочки? — продолжая скалить после улыбки зубы, переспросил тот.

Выйдя на сектор, Росанов подумал, что со Строговым лучше не портить отношений. Но тут же отверг эту мыслишку.

— Вы уж, Гаврилыч, извиняйте меня, — сказал он на всякий случай, — что-то нервишки сдали. Цивилизация, шум. Но вы тоже поймите меня: ведь на каждый вопрос не ответит даже английский парламент, а народ вокруг, если не ответишь, думает, что ты дурак. А ведь такое обидно. От глупости обидно. Был бы умнее — плевал на то, что подумают.

Строгов кивнул, показывая, что извиняет.

— А что это за бабенка была с тобой? — спросил он.

— Так, знакомая.

— Я ее уже где-то видел. Не в нашей ли системе работает?

— Нет.

— А я ее видел.

— Вряд ли. Могло показаться.

— Так-то она довольно симпатичная. Стеснительная. Краснеет.

— Да, она ужасно застенчива. Очень робкое и чрезвычайно невинное существо.

— Я еще помню, у нее на заднице было вышито сердце. Из сатина.

— Не может этого быть.

— Точно-точно. У меня прекрасная память.

— На задницы? — хохотнул Росанов.

Строгов как-то стушевался.

— Помню-помню. Было сердце.

— Это, наверное, от застенчивости, — предположил Росанов.

— Ладно. Ничего. Хорошо. Так что это у нас такое со створочками?

— Пока не знаю. Давайте разбираться.

Росанов поглядел на Строгова и подумал: «Недоучка, демагог, в войну, поди, сухари в обозе пересчитывал, а теперь герой. Неужели ты, старый черт, не понимаешь, что теперь мирное время и надо не бороться, а работать? Неужели не понимаешь, что отношения между людьми могут быть простыми и доброжелательными, без тени подозрительности? И все теряются, слушая твои демагогические речи с трибуны как завороженные. И никому не хватит смелости сказать: «Да хватит врать, дорогой товарищ! Давай не будем заниматься чепухой, давай займемся делом».

— Гаврилыч, а отчего в профорги выдвинули господина Дубова? — спросил Росанов.

Строгов настороженно глянул на него, но тут же заулыбался своей героической улыбкой.

— Надо молодежь выдвигать, — сказал он, — чему нас учат? Учат выдвигать. Надо сделать из Дубова человека. И я сделаю. Он отличный малый. Его надо и можно воспитать в духе.

— А у вас есть дети?.

Строгов помрачнел и насторожился.

— А что?

— Ничего. Просто.

— Двое.

— Это хорошо.

— Да, — буркнул Строгов, — неплохо.

«Отчего он так помрачнел? — подумал Росанов. — Может… Впрочем, все, что я сейчас придумаю, будет не то».

— А кто предложил Дубова в профорги?

— Я.

— Да, конечно, молодежь надо выдвигать, — согласился Росанов, — вы правы. Молодежь, Гаврилыч, — наше будущее!

К утру зашли в диспетчерскую и дали на самолет техническую готовность.

Техник Апраксин, молчаливый и безотказный в работе, сидел за столом над разобранными часами. Росанов сел рядом и закурил. Строгов отправился в раздевалку.

— Есть работа? — спросил Апраксин.

— Нет. Все готово. А отчего Дубова выбрали?

Апраксин засмеялся.

— Да так. Строгов назвал его, мы посмеялись и выбрали. Смеха ради.

— А кто у Гаврилыча дети?

Апраксин нахмурился.

— Этого мы не знаем.

Он уткнулся в часы. Разумеется, он знал. Росанова стало мучить любопытство, и он задал этот же вопрос всезнающему Петушенко.

— Сынок у него сидит за «хулиганку». А дочь — бедная девушка, за которой я однажды приударил. Водку сосет, как земснаряд. С детишками ему крупно «повезло»: все в папочку.

— Во гусь! — скривился Росанов, — сам в дерьме сидит, а других учит жить. И Дубова воспитывает «в духе».

Когда явился начальник цеха Прыгунов, Петушенко сказал:

— Мне нужен инженер по Ил-18, Ан-12 и поршням.

— Где ж я тебе его возьму? Росанов как работает, так пусть и работает.

— А кто карты будет расписывать?

— Ты.

— Так не пойдет. А если что-нибудь случится, не дай бог, конечно, кого потянут? Меня ведь.

— Может, мне пойти в отпуск? — предложил Росанов.

— Пишите рапорт, — сказал начальник цеха.

На следующий день, проклиная себя за слабохарактерность, Росанов позвонил Любе. Встретились у памятника Ломоносову.

— Куда пойдем? — спросила Люба.

— Я получил отпускные. Может, поедем куда-нибудь?

— В Калугу.

— Или в Суздаль.

— Или во Владимир.

— Или на Балеарские острова.

— Или в Сингапур.

— В Калугу реальнее, — сказал прагматик Росанов.

Люба надула губы.

— Я ведь и на самом деле замужем, — сказала она, — что будем делать?

— Вот так новость! Я думал, ты дурачишься, — растерянно пробормотал он. — Тогда это меняет дело. Но, правда, по тебе не скажешь, что ты замужем. Ты такая свободная. — он криво ухмыльнулся и продолжал: — раскованная, современная, коммуникабельная.