Александр Старостин - Второй круг

Люба не поняла его подковырки и заговорила, «по-детски» выпятив губы:

— Он мне постоянно читает морали, называет меня несовершеннолетней, обвиняет за то, что я хочу всю жизнь быть молодой, не взрослеть. А это разве плохо? Да, я не хочу стареть. А еще он болтает, что у меня из-за инфантилизма всегда будет напряжение…

— Какое напряжение? — не понял Росанов.

— Между мной и обществом — вот какое. И называет меня шизофреничкой. А я говорю: ну и черт с ним, с этим твоим дурацким, тяжеловесным, лишенным чувства юмора обществом. Пусть оно меняется. «Значит, — ехидничает он, — ты одна идешь в ногу, а все остальные не в ногу?» — «А они, может, и сами не хотят идти в ногу, — говорю я, — может, они хотят идти по грибы». — «Выходит, одна ты умная, а все дураки?» — «А во имя чего это все твои умники ходят в ногу? Если идти по мосту в ногу — мост развалится». — «Это ты кончай, — говорит он, — разбирать метафоры. Ты за свою жизнь и рубля не заработала». — «Ах, ты меня попрекаешь куском хлеба, — говорю я, — так не буду сегодня ужинать». — «Я тебя не попрекаю, а я тебя прошу уважать мою работу: я на ней провожу половину жизни».

Росанов и Люба, сидя на лавке, закурили.

— Ну а чего же ты хочешь? — спросил он.

— Я хочу… ну чтоб люди взялись за руки и… одним словом, песни пели. И вообще радовались бы жизни. Я против атомной войны, против водородной бомбы и «холодной войны»…

— Но если все время песни петь, то кто ж работать будет? Ведь эдак попоешь-попоешь, а потом и есть захочется. Или дураки пусть работают, а вы, умные и свободные, пойдете неизвестно куда, взявшись за руки?

— Вот, вот! Он мне тоже так говорит. Ты такой же зануда, как и он.

— Ну а чего за руки-то держаться? Чушь какая-то! И вообще мир, построенный на наслаждениях, немыслим.

— Ничего ты не понимаешь, — буркнула Люба, — ты рассуждаешь как какой-нибудь папаша. И мне надоела твоя эта родительская опека. Хватит! Я не хочу делать из жизни трудовую повинность. И пошли бы вы все к черту, дураки! Один только Сеня понимает.

— Что за Сеня? Не знаю такого.

— Как не знаешь? — изумилась Люба. — Ты его прекрасно знаешь. — Она это произнесла с таким видом, словно Сенины портреты висели во всяком отхожем месте. — Ты же видел его у Филиппыча.

— А-а, ты про этого обезьяноподобного головастика с детскими шаловливыми ручонками! С признаками вырождения? Как же, как же! Гнутый такой?

— Никакой он не гнутый, — обиделась Люба.

— Как же, как же, помню! Помню этого прохвоста. У него почему-то нет зрачков.

— За ним вот пойдут массы.

— Что же это за массы такие, которые пойдут за этим мелким жуликом? Трудно даже представить.

— Это оттого, что ты вообще ничего не представляешь. Ты просто глуп.

— А этому твоему паразиту я просто морду набью. По просьбе трудящихся масс. И никакие массы за ним не пойдут.

— Нет, пойдут!

— Нет, не пойдут! И я ему свисток начищу.

— Еще как пойдут!

Спор принял совсем дурацкий оборот. Росанов это вдруг понял и еще понял, что Люба дурачится.

— Я его шапкой прихлопну, — пообещал он.

— Сам дурак и пуританин.

— Я против пуританизма и его идеалов полного подчинения жизни труду. Я понимаю, что оргии — это попытки восстановить традиции карнавала, это даже неплохо и необходимо: карнавалы, сатурналии, святки, смех. Необходимы разрядки, иначе свихнешься. Но все должно быть в равновесии. И если твоя жизнь будет заключаться в том, чтобы ходить, взявшись за руки, ты же первая взвоешь от скуки и бессмысленности этой «деятельности». И снятие с человека всех запретов не сделает его лучше. И напряжения всегда были и будут. Напряжение, проблемы — это комплекс развития. И проблемы — это отнюдь не ошибки в механизме контроля общества, а знак развития.

Люба хихикнула.

— Ты — кретин. Где это ты нахватался?

— Да, говорить с тобой бесполезно. Ты все знаешь. Ну ладно. Расскажи-ка про Сеню. Я, по-видимому, просто не оценил этого великого человека, этого, отмеченного перстом божиим… Я просто глуп.

— О-о! Конечно! — обрадовалась Люба. — Сеня — это… Он все может. Он закончил университет — вечернее отделение и пошел, пошел, пошел. Все выше, и выше, и выше…

— Куда же он пошел?

— Он пишет, пишет, пишет. И зарабатывает. Понимаешь, каждый заводик и каждая артель промкооперации считает своим долгом создать к какому-нибудь юбилею так называемую историю. Вот Сеня и пишет эти истории под чужими именами. Деньги гребет лопатой. Он может все.

— Как это «все»? Пока я понял, что он может писать истории. А ты сама читала эти истории?

Люба досадливо отмахнулась.

— У него связи, связи, связи. Он делает дела, дела, дела. Он может достать что угодно.

— Ну и что? За ним, извини, массы не пойдут.

— Ну как ты не понимаешь. Он — босс. Он может уничтожить кого угодно.

— По-моему, это хилое существо можно размазать — по стенке. Только противно.

— А если он захочет, он любого уничтожит, уничтожит, уничтожит. Я ведь была в его конторе. Я знаю. Он — сильная личность. Мы вместе шутили, и он нас направлял. О-о, он большой человек!

— Прямо «крестный отец».

— Да, да, да. Он, может, и на тебя завел дело.

— Чего, чего?

— Только это между нами. Военная тайна. У него есть картотека. У него заведены дела на многих нужных людей. Тысячи людей. Там у него записано, кто чего любит и как у кого зовут тещу или любовницу.

— Я-то ему зачем? Ведь на мне где сядешь, там и слезешь. Я человек бесполезный. Я в торговле не работаю, билетов в Театр на Таганке достать не умею, путевки не распределяю, никого не могу устроить на работу… Я — нуль. Я — минус 273 градуса.

— Это неважно. На что-то и ты можешь сгодиться. Он, может быть, твоими руками кого-нибудь побьет. Это он умеет — бить чужими руками. А у тебя колотушки что надо.

— Чем же он тебе платил за сбор информации?

— Все происходило как-то само собой… А одного начальника он затравил. Телефонные звонки, письма от существующих и несуществующих любовниц, угрозы, письма от соседей в Психбольницу. Целый спектакль! Сеня видит людей насквозь и знает, где у кого больное место. Он знает, куда кого ткнуть, чтоб было больнее.

— А что он получил за постановку этого негодяйского спектакля?

— Не знаю. Но теперь я думаю, что он работает небесплатно. Может, кому-то надо было затравить начальника?

— Как же ты, свободный человек, работаешь на этого мерзавца?

— Он умеет руководить. И мало кто понимает, что работает на него и под его руководством. И он по дружбе делает всем разные услуги. Ирженину сделал роскошные визитные карточки и спортинвентарь не просто так. О-о, он — страшный человек! Он, кстати, был знаком с вашим Мишкиным. Это он познакомил Мишкина с веселой вдовой. Вдове нужен был друг. Мишкину — отдохновение от тощей жены, то есть любовь. И вдова и Мишкин оказали Сене кое-какие услуги за то, что он их свел.