Александр Старостин - Второй круг

Росанов взял Саню за шиворот и толкнул его, как будто в его руках было ядро. Толкнул по всем правилам, упершись правой ногой, развернувшись корпусом, — Саня врезался в забор, и на какое-то время прилип к доскам, и потом, отлепившись, медленно съехал на землю.

— Костя, — тихо позвал Росанов, — сними-ка с него котлы.

Костя послушно присел на корточки и торопливо снял с лежащего Сани часы.

— Иди забодай за бутылек, — сказал Росанов, — подожду тебя вон на той лавочке. Видишь лавочку? Там покурю. И без шуток. Не люблю.

— Ага, — кивнул Костя, — я мигом. Я быстро.

— А ему не дадим ни грамма, — сказал Росанов, показывая на лежащего Саню. — А он точно Саня? Может, он не Саня, а самозванец? — Росанов даже как будто заволновался.

— Нет, он Саня, — сказал Костя убежденно, — он не врет. А так-то он гад вообще-то. Он всегда так. Уж сколько его били!

— Ну, если он всегда так — не дадим ему ни грамма. Пусть отдыхает.

Росанов подошел к Сане и потрогал его носком ботинка. Саня спал сном праведника. Или притворялся.

Когда Костя исчез, Росанов легко перескочил забор и пошел через детский сад с грибком и песочницей, и потом через какие-то дворы, куда глаза глядят, не признавая никаких заборов. Он перелез очередной забор, довольно высокий, и очутился во дворе, из которого через арку можно было видеть шоссе. По асфальту с шипением ходили троллейбусы.

Росанов сед в первый же троллейбус и поехал в неизвестном направлении.

«Здесь живет Люба, — вспомнил он, — сейчас зайду к ней засвидетельствовать ей свое презрение. Всем бабам скажу… Я им такое скажу… Я нм такое скажу, такое, что с ветвей посыпятся, как листья».

И стал тихо напевать под нос:

В троллейбусе на него глядели снисходительно: ну подумаешь, выпил на свои трудовые и поет не хулиганскую, а вполне приличную песню. Эту песню и по радио иногда поют. Хорошая песня, культурная. А может, он и не пьяный, а какой-нибудь влюбленный.

Выйдя из троллейбуса у Любиного дома, он повторил вслух:

— Как листья посыпятся.

Он сунул два пальца в рот и что есть силы свистнул.

— Души! — крикнул он. — Пр-рекрасные порывы!

Он увидел лоток с бутербродами и, вспомнив собаку, купил три.

У двери Любиной квартиры он задумался: «Зачем?»

— Ну зачем я здесь? — повторил уже вслух. — Ответьте мне! Но если все будет только «затем», то тогда ничего не будет. Тогда и детей не будет, и взрослых, и старых, и умных, и глупых, и рыжих, и бесстыжих, и даже лысых, и железнодорожников, и колхозников, и работников метрополитена… Люблю метро! Оно всегда работает четко. Оно хорошо работает. Надо написать благодарность работникам метро. Пойду в АДС и напишу им благодарность. А как бортмеханик поглядел на меня, когда я… А Ирженин? «Полноте, полноте!» Аристократ, хренов! А Апраксин: «Мелко!» Я и сам знаю, что мелко! Если б они знали! Я убит, папа!

И он запел снова:

Он нажал кнопку — дверь открыла Люба. Она была в халатике и придерживала расходящиеся борта на груди двумя пальцами. Она была, пожалуй, без бюстгальтера.

— О-о! — проговорила она и поправила свои разбросанные волосы.

«Когда человек говорит «о», у него рот делается как «о», — подумал Росанов — а, если человек говорит «ю», тогда…»

Он задумался.

— О чем задумался? — спросила Люба.

— О том, что, если говорить «ю», ничего хорошего не получится…

— Зачем пришел?

— Пришел, чтоб сказать… Понимаешь ли, ну…

— Что?

— Что моя дочь научилась говорить «ю». И если говорить «о», тогда все в норме, а если «ю»…

Он стоял, придерживаясь за косяк, и двигал губами.

Люба заинтересовалась.

— Проходи, — сказала она.

— Да нет, все, что я имел сказать, я уже сказал.

— Зайди.

Он шагнул вперед — она стояла на дороге, запрокинув голову, на ее лице была фальшивая мольба и смирение. Впрочем, она уже смеялась.

— Ты — мой любимый писатель, — прошептала она.

— Я предал тебя, — сказал он, — предал и поэтому… поэтому…

— Что с тобой?

— Со мной все кончено. Я умер.

— Я тебя спасу. Хочешь, я тебя спасу? Заходи.

— Нет, меня уже ничто не спасет… и я попрошу никого не винить в моей смерти…

— Что, что?

— В моей смерти, — поправился он, криво ухмыляясь.

— Бедненький ты мой! — сказала Люба. Ее глаза наполнились слезами. Она обняла его, но он грубо освободился, выбрел на лестницу и вызвал лифт. Люба догнала его.

— Что с тобой?

— Пр-роиски капитала, — буркнул он, — темные силы, черти и бесы. Прощай!

— Я все знаю! — крикнула она. — Я знаю все-все!

Он нажал кнопку спуска и проворчал:

— Ни черта ты не знаешь.

Он представил, что Люба смотрит на то, как он проваливается в «преисподнюю» на лифте, и на мгновение увидел ее недоуменное лицо.

Он сел на лавку в тени тополей и задумался.

«Я должен что-то делать. Вот только забыл что. Из головы выскочило. Ну, начнем по порядку. Надо было купить собаке бутербродов — купил. Так. Сказал Любе, что моя дочь научилась говорить «ю»… Но ведь у меня было еще какое-то неотложное дело… Какое? Дай бог память. Что-то важное».

— Вспомнил! — выкрикнул он, вскакивая на ноги. — Вспомнил!

И он поехал к Люции Львовне. Но ее не оказалось дома. Он почувствовал себя школьником, которому объявили, что учитель заболел и урока не будет.

«Но это ничего не значит, — подумал он, — урок состоится. Потом».

Была ночь, когда он добрался до парка. Он бодро шагал к кусту, где спрятал веревку. А вот и картонки, на которых он возлежал. И тут он увидел собачонку.

— Бобик, Бобик! — позвал он. — Вот вам, Бобик, бутербродик. Ужинайте!

Собачонка сняла с бутербродов колбасу, а потом улеглась и перешла к хлебу.

Росанов нашарил под кустом веревку и сделал петлю.

«Нет опыта пока, — ухмыльнулся он, — но ничего. В следующий раз я сделаю это лучше…»

Он поискал глазами дерево с подходящим суком и, попрощавшись с собакой, забросил конец веревки на сук.

— Не низко ли? — спросил он, обращаясь к собаке. — Говорят, что «они» очень вытягиваются… Впрочем, за минуту не успеешь и вытянуться. Так будет в норме технических условий. Как ты думаешь?

Собачонка ужинала.

— Бобик, ты будешь свидетелем. Понял?

Собачонка заболтала хвостом.

Росанов сел на пень и закурил. Ему вдруг показалось, что он не имеет никакого отношения ко всему происходящему. Он просто участвует в постановке какого-то глупого фильма. Нечаянно он обнаружил в кармане рубашки одуванчик, который ему подарила соседка Ирица, и он… Нет, не он, а тот, который играет роль, подумал (голос за кадром):