Эмэ Бээкман - Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка [Романы]

Каждому из нас очень часто приходится полагаться либо на острое зрение, либо на чутье.

В общем, я никогда не жаловался на недостаток интуиции; встречая нуждающуюся в помощи женщину, я вскоре находил верный способ, как вывести из кризиса бедное создание, погрязшее в бездне мрака и помышляющее о самоубийстве. Одних надо было залить, как сиропом, нежностью и сладкой музыкой, другим опять-таки требовались острые ощущения, и я изо всех сил старался вызвать у них интерес к жизни; женщины и сами верили, что смена впечатлений необходима им как воздух. Были и такие, кто поддавались внушению: пустая и поверхностная жизнь все равно заведет в тупик, лишь через духовность открываются новые невиданные просторы. С женщинами такого типа приходилось повозиться: я только и делал, что водил их на содержательные театральные постановки и мудреные лекции. Большинство из этих женщин, разумеется, предпочитали выступления и эксперименты парапсихологов. Именно те, кто не слишком преуспели в науках, слушая псевдонаучный вздор, начинают открывать в себе небывалые и таинственные глубины. Им кажется, будто внезапно у них появилась удивительнейшая способность к восприятию; на сеансе какого-нибудь шарлатана они впадают в транс, после чего им требуется преданный слушатель, которому они могли бы без устали рассказывать о своих наблюдениях, сновидениях, каких-то давнишних приключениях, внезапно обретших новый смысл и выросших до колоссальных размеров.

К наиболее простому типу женщин принадлежали те, кого могли излечить блюда первоклассных ресторанов, хорошие вина и постель.

Фар — своим прибытием? появлением? падением с неба? — до того обрадовал меня (постелю ему ковер у входа в виварий, пусть будет ко мне поближе и стережет меня), что я не боюсь затронуть свои сокровенные чувства, решаюсь вспомнить о неудаче, постигшей меня с Фанни, этой, будь она неладна, старой шлюхой. Крепкий попался орешек!

К ней оказался неприемлем ни один из моих методов врачевания. Я так намучился и устал с ней, что начал тосковать по спокойной жизни на вилле в обществе собаки.

Я полагал, что сумею легко вывести Фанни из тупика, в который она зашла в своей личной жизни, и, прибегнув к поэзии и живописи, быстро приведу ее в норму. Я потащил ее в Ватиканскую галерею, старая пава вырядилась в перья и шелковую шаль с бахромой — ни дать ни взять музейный экспонат; я заставил ее пройти через десять залов, давая пояснения по поводу той или иной картины, вконец измотал ее — я видел, что ноги у нее от усталости заплетаются и каблуки подворачиваются. Мои усилия не дали результатов. Вечером в отеле я увидел, что она перебирает таблетки, и понял — подсчитывает дозу снотворного, чтобы умереть без мучений.

Ни днем ни ночью я не спускал с нее глаз. Роль спасителя придавала мне силы, я должен был переломить ее душевный настрой. Это отнюдь не смешно, что и в моей профессии есть своя этика. Коли взялся за гуж и заключил контракт, пусть даже на словах, не говори, что не дюж, из кожи вон вылези, а помоги другому человеку выкинуть из головы дурные мысли.

Возможно, все дело было в возрасте Фанни. Никогда раньше я не связывал себя с. клиенткой столь преклонных лет. Что касается временных дам моего сердца, то я вообще никогда не интересовался годом их рождения и обстоятельствами жизни, имевшими место в прошлом. Под моим крылом у них должна была возникнуть иллюзия, что этого прошлого не существовало, что именно сейчас все и начинается и важно лишь то, что ждет их впереди. Со временем я научился льстить дамам, не замечать их дефектов, изъянов внешности, безвкусицы, глупости; только после прекращения между нами каких бы то ни было отношений я позволял себе критически взглянуть на этих женщин и разрешить себе легкую иронию в их адрес — но опять-таки задним числом, в рамках воспоминаний.

Я пытался пристрастить Фанни к спорту. Она довольно-таки сносно играла в теннис, правда, немного вяло и с отсутствующим видом. Я кое-что слышал о пестром прошлом Фанни и знал, что вообще-то она неглупа и кое в чем разбирается. Она ведь зналась с государственными деятелями, коммерсантами и банкирами. Так что речь шла не о классической терпящей нужду старой проститутке.

Шли дни, я не оставлял Фанни времени на грусть, однако ее затаенный взгляд по-прежнему вселял в меня тревогу. От бесконечных хождений с Фанни я уставал, как никогда раньше, порой прямо валился с ног и жаждал лишь одного — уединения и покоя. Рядом с Фанни не могло быть и речи о крепком сне, вечно приходилось быть начеку; стоило Фанни повернуться на другой бок, как я тут же просыпался, Фанни несколько раз заводила разговор об отдельных спальнях — я был категорически против.

Временами мне казалось, что мои старания и постоянный надзор вызывают на ее лице презрительную усмешку.

Однажды вечером, когда Фанни готовилась принять ванну, я почему-то заглянул в ванную комнату — краны были открыты, и из них бежала вода. На краю ванны что-то подозрительно блеснуло. Там наготове лежала бритва.

Неслышно появившаяся за моей спиной Фанни в ярости прошептала:

— Опять шпионишь!

Я испугался, ибо внезапно со всей ясностью осознал опасность своей профессии. Не заметь я вовремя лезвия, Фанни удалось бы перерезать себе вены, и я мог быть заподозрен в убийстве.

Меня трясло от бешенства. Проклятая баба решила поставить под угрозу мою свободу! Меня бы извели бесконечными допросами, половину нажитого с таким трудом состояния того и гляди пришлось бы сунуть адвокатам в зубы, и еще неизвестно, чем бы вся эта история кончилась.

Я велел Фанни тотчас же одеться, и мы поехали в ночной клуб. Утром, когда вернемся, я подожду, покуда пьяная старуха уснет, и отправлюсь к кому-нибудь из друзей. Если, проснувшись, она все-таки осуществит свой план и покончит с собой, у меня, по крайней мере, будет алиби.

В ту ночь Фанни в большом количестве пила шампанское. Как всегда, она вела себя на людях безупречно; глядя со стороны, можно было подумать, что это достойная дама из аристократического рода. От игристого напитка глаза ее затуманились, однако на лице неизменно сохранялась одна из самых чарующих ее улыбок. В этой некогда заученной обворожительной улыбке таилось многое: довольство собой, достоинство, уважительное отношение к окружающим, готовность поддержать непринужденную беседу.

В ту ночь Фанни говорила непривычно много. Я молчал и слушал. Фанни без передышки болтала и смотрела мимо меня. По всей вероятности, она не слышала музыки и не замечала танцующих пар. Усвоенная ею великосветская манера держаться и жалкое подобие прежней колдовской улыбки были в разительном контрасте с тем, что произносили ее уста. Странная речь Фанни текла, тембр голоса причудливо менялся, река бурлила, наталкиваясь на пороги. Рассказывая, она перескакивала с одного на другое, ничем не связанные между собой истории следовали без всякого интервала, словно несколько человек разом, торопясь и перебивая друг друга, хотели использовать возможность, чтобы раскрыть свой внутренний мир.