Петр Проскурин - Горькие травы

— Полно, маманя, — говорил ей грубым баском Егор, которому пришлось уйти из училища из-за отца.

Его исключили; поболтавшись туда-сюда, он плюнул, перетянул стопку учебников узким ремешком и пошел на стоянку автобуса «Осторецк — Зеленая Поляна», что у моста через Острицу в Прихолмском районе.

Егорка быстро вжился в село, о городе вспоминал редко, с неохотой. Не успела Марфа присмотреться к нему, а он уже научился пить самогон и пропадал на вечеринках далеко за полночь. А весной ушел с бригадой на лесоповал в Дремушинские леса, и вскоре по Острице стали прибывать в Зеленую Поляну плоты леса. Дали и Егору сорок кубов, строить новую избу, и теперь лес лежал перед избушкой Лобовых, ждал плотников. Ни у Егора, ни у Марфы пока не было думы всерьез строиться. Егору скоро идти в армию, он поговаривал опять об учебе, временами брался за книги. Марфа думала, что на ее век хватит прежней избы. Вернули б ей мужа, зачем ей хоромы?

Их оставалось мало — истинных сторонников Дербачева, и они большей частью критиковали молчанием. Юлия Сергеевна Борисова столкнулась с другим. Реальные трудности заключались в руководстве большой областью, в сложностях ее хозяйства, в самих отношениях между обкомом и Москвой. Юлии Сергеевне пришлось изучать экономику, ей приходилось «лавировать» — в душе она ненавидела это ползучее слово. Она исподволь, стараясь делать незаметно, меняла аппарат обкома — обиженных не было. Она умело действовала, переводила неспособных на другие должности, в другие ведомства. Там оклад был зачастую не меньше, а выше, чем в аппарате обкома, и на нее не таили злобы.

В осенние дни, когда работа с уборкой и обмолотом зерновых свалена в основном с плеч, в Зеленой Поляне, да и не только в Зеленой Поляне, начинают понемногу готовиться к свадьбам. Несмотря на запреты и строгости, в первую очередь запасаются самогоном. Самогонщики всегда знают, где, в каком селе находится участковый, чем занят председатель сельсовета. У хорошей самогонщицы или самогонщика свои собственные производственные секреты. У одного зелье светлое, как родниковая струя, у другого — ядрено пахнущее смородиной или вишней, у третьего — рубинового или ядовито-зеленого цвета. Таких специалистов мало, подпольно их знают далеко вокруг. Большей частью самогон гонят для собственных нужд. Нужно и женить, и хоронить, и крестины стали чаще — после войны бабы словно нагоняли потерянные годы. Жизнь шла со своими печалями и радостями — бабы ездили в город на базар, мужики, отработав положенное, собирались вечером на конюшню покурить, поговорить, ходили в эмтээсовский клуб смотреть кинокартину, каждого приезжего из города любили послушать. Если тот не чуждался, разговоры затягивались до полуночи.

Тахинина в Зеленой Поляне сразу невзлюбили. Почувствовали, что ли, в нем легковесность и суетливость, несвойственную коренному хлеборобу. И первым о нем насмешливо отозвался Петрович, после того как Тахинин не сумел самостоятельно запрячь в бричку лошадь и надел на нее хомут задом наперед. И потом, он слишком гладко и без запинки говорил на собраниях, слишком много выдвигал планов. И семью он оставил в городе и каждую неделю на воскресенье уезжал в Осторецк, возвращаясь лишь в понедельник вечером. Глухая стена недоверия к нему крепла, и, когда он заметил и попытался что-то изменить, было поздно. Он слишком легко успокоился, вспомнил пословицу: «От чужих ворот не долог поворот». В день смерти Сталина он на траурном митинге выступал со слезой на глазах и дрожью в голосе. В середине речи он заплакал прямо перед всеми. Глядя на него, прослезились многие бабы, вытирая слезы корявыми грязными пальцами — многие пришли прямо с ферм, с конюшен, где вывозили навоз. Окончательно расстроившись, Тахинин махнул рукой и приказал устроить по колхозу общий выходной, в честь «светлой, солнечной и великой смерти», и многие бабы опять вытирали глаза пальцами, а Степанида, толстая, приземистая, как слежавшаяся копна, ударила в голос, ее особенно поразила «светлая, солнечная смерть», и она до самого вечера так и не заглянула домой. Обойдя соседок, она направилась в усадьбу МТС. Там поговорила со сторожихой, остановила Егора Лобова, случайно встретившегося на дороге.

Егор возвращался домой с тяжелой головой, всю ночь прогулял у молодой, сноровистой и быстрой поварихи Нинки, бабы хоть куда, успевшей два раза выйти замуж и развестись, что Егора нисколько не смущало.

— Светлая смерть, говоришь, тетка Степанида? — спросил Егор, не зная, с какого бока обойти, — она стояла на самой середине узкой дорожки, проложенной через низкое и грязное место.

— Солнечная, — поправила Степанида, утирая слезу, мгновенно показавшуюся, и в то же время зорко присматриваясь к Егорову лицу и отмечая про себя не без злорадства, что сынок-то бывший председательский обрезался и подурнел. Не батькины пироги трескать, не за председательской широкой спиной. Вот оно, молодой да блудливый, и разговаривать не хочет, нос воротит. В городе поучился, а она ему родня далекая по матери приходится. — Наплакалась и нарыдалась вволю сегодня, Егорка, — сказала Степанида. — Нету нам, бедным, покою. Пойду еще кому расскажу, а то кто, бывает, не слышал.

— Про что?

— Смерть-то солнечная, чистая как стеклышко. Нам так не помереть, окаянным.

— Ты в контору сходи, тетка Степанида. Там народ всегда есть.

— И то, пойду, — согласилась она.

Все забывается со временем, со временем и Степанида забыла о поразившей ее «солнечной смерти». Теперь она повадилась к Марфе Лобовой, торчала у нее всякую свободную минуту и подбирала Егору невест.

Зеленая Поляна жила своей жизнью. Приезжая по воскресеньям с базара, бабы развязывали туго стянутые узелки, бережно и медленно пересчитывали вырученные пятерки и рубли. Тахинин уже объявил где-то, и кто-то слышал, что в этом году на трудодень придется урезать, недород помешал. «Как ни ворочай, — говорила кума Степанида, — одно другого короче». Снова вспоминали Лобова, говорили о богатых колхозах в соседних областях, и в своем районе были такие, где одними деньгами давали на трудодень чуть ли не по червонцу. Самые предприимчивые успели там побывать, прощупать почву для переезда, и некоторые в середине лета переехали, но к таким со стороны большинства уважения не было. С тем местом, где крестьянин родился, цепка и прочна у него пуповина, и не любит он легкости в подъеме со своей исконной земли.

Границы между МТС и колхозом никакой. Стоило выйти за село, и тут тебе усадьба МТС в ложбине, в каменных зданиях, отстроенных после войны, — контора, клуб, магазин, квартиры директора и других работников МТС, общежитие для трактористов на время зимнего ремонта машин. Летом никакого общежития не надо, трактористы ночуют в поле или дома — трактористы все мужики из соседних сел. В МТС есть электричество. Тахинин обещает протянуть электричество еще быстрее, чем будет построена ГЭС на Острице. Он даже заготовил столбы из сплавленного дремушинского леса, развезли их по селу, разложили, кое-где и поставили, а денег на проволоку и изоляторы не смогли найти, на том дело пока остановилось.