Арон Эрлих - Жизнь впереди

— Пока не знаю… Все равно… Я не на должность, я на человека учусь.

— На агента, например, учиться, — вмешался Егоров, — этому делу, сынок, на агента по снабжению, особая школа требуется, не за книжками… Скорее на рынке, у продавцов за рундуками, а еще лучше в трактирах.

Коля расхохотался, а Егоров, только польщенный этим смехом, развивал дальше свою мысль:

— А что? И в самом деле! По нашему делу образование скорее во вред, чем на пользу. Наше дело грубое.

Толя не слушал отчима, а к Харламову повернулся боком. Он ласкал шершавую, натруженную руку матери, с нежностью перебирал ее пальцы, размытые, душистые пальцы работницы с конфетной фабрики, и говорил только ей одной:

— Через десять лет… Ой, какая будет, мама, у нас жизнь через десять лет!

Если уж мечтать об этом далеком будущем, то вот пусть слушают, кто хочет слушать. Вот для примера одна задачка будущего.

— Знаете, отчего в Абхазии такой теплый климат? — спросил Толя, оглядывая всех блестящими от возбуждения черными глазами. — Ну, конечно, юг — это само собой. Но не только поэтому там субтропики. Оказывается, из Средиземного моря в Черное вливается мощный поток теплых вод, а навстречу холодное течение. Теплые воды сталкиваются со встречными холодными, и от этого круто сворачивают на восток… Понимаете? Вот почему по всему закавказскому побережью цветут магнолии, растут пальмы, есть там всякие апельсины, мандарины, лимоны, чайный лист… Дальше этот теплый поток под влиянием нового встречного холодного течения из Керченского пролива уходит назад, к центру Черноморского бассейна…

— А ты откуда это все знаешь? — удивился Алеша.

— Погоди, потом скажу… — У Толи в этот миг взгляд выражал такое радостное нетерпение, точно он уже видел перед собой чудесную картину будущего и торопился поделиться своими впечатлениями. — Погоди, Алеша… Ты представь себе только, что будет, если закрыть пролив!

— То есть как закрыть? Азовское море отделить от Черного?

— Да.

— Фантазия!

— Нет, не фантазия. Конечно, дело нелегкое, но реальное, в наших нынешних возможностях.

— Не представляю.

— Тогда теплый поток будет омывать Южный берег Крыма, вот что получится. И тогда в Крыму установится климат Цейлона.

— Бред! — усмехнулся Коля Харламов.

— А вот и не бред, не выдумка. Будет у нас Цейлон в Крыму! — воскликнул со счастливой и хмельной улыбкой Толя.

— Да откуда ты знаешь? — повторил свой вопрос Алеша.

— Это еще в прошлом году я был в клубе Мясокомбината на елке… Помните, — обратился Толя к отчиму, — вы принесли мне билет на зимних каникулах? В большом зале была елка, а мне надоело, и я пошел тогда бродить по клубу, попал в малый зал. А там лекция. Один профессор рассказывал про наши реки и моря, про разные проекты электростанций, дамб, каналов. В том числе он и про теплый поток рассказывал… И не идет у меня с тех пор из головы Цейлон в Крыму. И, может быть, я сам, своими руками, буду еще участвовать в этом деле…

— Ух ты! — даже Егоров поддался величию подобных замыслов и восхищенно головой покрутил перед дерзким вмешательством человеческой воли в движение морских течений. — Вот это да! Что ж выходит, — спросил он, перегибаясь через стол, ближе к пасынку, — выходит, что тогда у нас в Крыму свои райские птицы будут?

— И свои жирафы будут, — подхватил Коля Харламов. — Что угодно будет. И бегемоты, и акулы, и крокодилы. Свои собственные египетские пирамиды будут, и китайские пагоды, и джунгли будут. Все будет! — он вызывающе расхохотался.

Тут Алеша поднялся со своего места, бледный и гневный. Он крепко уперся ладонями в стол, так что пальцы побелели.

— Ты почему?.. Ты над чем? — глухо спрашивал он. — Ты над чем смеешься? Слышишь? Ты!..

В первую минуту никто не понял, что произошло. Настасья Ефимовна с недоумением поглядывала на мальчиков. Толя, бережно обняв друга, снова усадил его.

— Ну, тихо, Алеша, тихо! — успокаивал он его. — Тихо! Чего ты вдруг взвился?

— А чего он смеется? Над всем он смеется. Ничего святого нету… — бормотал Алеша, уступая, подчиняясь, но весь дрожа. — Пусть лучше уходит. Ишь, тоже нашелся! Видали мы таких!

— Ну и пускай смеется. Нас от этого не убудет.

— Не хочу… Пусть больше не лезет к нам… Дорн! Так и знай, Харламов… Слышишь? Мы тебе сто раз собирались это сказать. И вот я тебе говорю: не цепляйся к нам. Репейник! Колючка! Раз навсегда отстань от нас… И Наташе скажем: пусть дружит или с нами, или с тобой, как она хочет… Слышишь?

Пришел Толя, пришли Воронин и Рычков.

В столовой давно был приготовлен чайный стол с пирогом.

Престарелый патефон, много раз выдерживавший починку в домашней мастерской, кряхтел, хрипел, стонал так мучительно, что Толя страдальчески морщился. Но патефон снова и снова пускали в ход: сегодня нельзя без музыки, сегодня и Женский день и день рождения Алеши.

Александра Семеновна уже несколько раз заглядывала в комнату и, зажимая уши, молила о пощаде:

— Да прекратите вы эту пытку!

Потом, как бы невзначай, она спросила:

— Где же гостья, где эта девочка, которую Алеша пригласил к себе?

Алеша понимал, что мама так часто заглядывает к нему вовсе не из протеста перед завывающим ящиком, а только потому, что ей не терпится поскорее увидеть его приятельницу.

— И чай давно уже готов… Может, она и не придет? Что она сказала тебе, Алексей?

Алеша объяснил, что у Наташи репетиция, а после репетиции она непременно приедет.

Все еще длился закат. Разбросанные кое-где по блеклому небу облака менялись в очертаниях и в окраске. За мокрыми крышами уже не было видно солнца, и на облака ложились нежнейшие акварельные краски, то палевые, дымчатые, то ярко-желтые, вспыхивающие, подобно пламени под пеплом, то угасающие, серые, грифельные. Предчувствием весны дышало небо, а земля еще зябла под остатками снега.

Загремел звонок. Кажется, он никогда еще не был таким громким. Во всяком случае, всех всполошил он. Александра Семеновна кинулась к дверям, но с полпути, улыбаясь, отступила перед Алешей. Бабушка выглядывала из кухни, и пришлось с сердитым видом помахать на нее рукой, чтобы убавить в ней любопытства. Даже патефон, и тот по-своему откликнулся на первое появление девочки в гостях у Алеши, дав на исходе пружины гамму ужасающих хрипов.

Наташа вошла с маленьким чемоданчиком и с несколькими ветками мимозы в руках. Она сняла шубку — на ней было синее суконное платье с черным лакированным пояском, — наскоро поправила волосы перед зеркальцем в передней, приоткрыла чемоданчик, поддерживая его на приподнятом «олене, достала красную, с золотом чашку — «Алеше на память», — и, знакомясь с Алешиной мамой, передала ей мимозу: