Николай Горбачев - Белые воды

Выбрался Куропавин, выкроив эти ранние часы, чтоб самому наконец вникнуть в злополучные бюллетени на месте. Он собирался это сделать давно, но все выходило недосуг — захлестывали авральные дела: на Ульбинке латали водовод, явочным порядком, сколотив бригаду добровольцев, начали подготовку к установке четвертого агрегата. Подстегнула Куропавина телеграмма, пришедшая вечером. Что ж, в обкоме не захотели, выходит, ограничиться тем разговором, резкой оценкой Белогостева — «командиров производства принародно секут», теперь оставили «письменное свидетельство»: то ли для порядка, то ли на тот особый случай, — мол, указывали, решительно требовали…

Текст оказался коротким, без особых изысков, но и тоже прямым, без деликатностей:

«Бюллетенях выполнения задания свинцовом заводе вами допускаются серьезные ошибки тчк Бюллетени должны носить агитационно-воспитательный характер зпт предупреждать возможные срывы зпт брак работе зпт вами же употребляются недопустимые угрозы адрес руководителей цехов тчк Такой метод осуждаем зпт одобряем форму подачи материалов по соревнованию тчк».

Дочитав, отметив, что подпись стояла не Белогостева, а «бюро обкома», Куропавин невольно подумал: «Прав заворг! Вот и не секретарь подписал, а бюро — коллективный орган, мнение, мол, не одного человека!» Сказал же заворгу без оценки, просто:

— Завтра в семь тридцать, к планерке, и поедем на свинцовый. Предупредите Вылегжанина. Вместе посмотрим.

«Неужели и впрямь розгами секут, что Белогостеву покоя нет? — размышлял он, въезжая в тополиную, примороженную и заиндевелую и оттого нарядную аллею, ведшую на заводской двор. — Вылегжанин разбирался, докладывал — далеко не так. Но кто-то же накапал в обком? Кому-то не нравится, что «без вежливостёв», как говорит Петр Кузьмич Косачев, указывают на просчеты?»

Проехав ворота, тоже в наростах куржака, сверкавшего будто бриллиантовые вкрапления, Куропавин вспомнил, что на заднем сиденье — оба завотделами и что за весь путь от горкома они не проронили ни слова, с запозданьем осознал, что сам и дал повод к молчанке, и, стараясь сгладить теперь под конец свою оплошку, сказал бодровато водителю — подвернуть прямо к стенду, где вывешивались бюллетени, обернулся назад:

— Кажется, приехали! Думаю, посмотрим тот, который висит, а после уж снятые и — на летучке обговорим! Так? Возражений нет?

— Можно и так, — отозвался Вылегжанин.

Фанерный стенд оказался большим, на прочно врытых, ошкуренных столбах, и Куропавин, подходя сюда, усмехнулся довольно: «Не времянку замышляли, — надолго ладили-строили! Молодцы!» Под козырьком — тусклая лампочка; дорожка в смерзшейся земле наторена, уплотнена сотнями ног — это сразу уловилось, — а рядом со стендом площадка и вовсе утрамбована до тверди; за обширным ее полукругом комковатая земля, бурьянистый пустырь запорошены сахарно-смороженным куржаком, похрустывавшим под ногами пересохлым песком. Легкое возбуждение опахнуло Куропавина, и он невольно, прямя угол тропки, прибавил шагу. Издали хоть и было видно, что бюллетень написан на крупном листе, крупным шрифтом, однако освещение из-под козырька — хилое, и буквы сливались в фиолетовые стежки.

Помеченный номером седьмым, бюллетень оказался совсем свежим, — Куропавин понял по дате: его могли повесить накануне вечером, а то и успели в это утро, до их приезда.

«Товарищи! Страна переживает тяжелые дни, фронт требует больше продукции для борьбы с проклятым фашизмом, — читал неспешно Куропавин. — Мы получили сырья в достаточном количестве, наша обязанность — выполнить фронтовое задание на каждом участке…»

— Ну-ка, ну-ка, новый! Интересно!.. — ринулся шумно сбоку заворг.

«Ну что ж, ну что ж, — тепло отзывалось в груди у Куропавина, хотя стужесть успела подступить под пальто, заставляла не к месту ежиться. — Верно ведь пишут! Верно!»

«…Начальник конного двора т. Сухописчев, когда вы прекратите безобразную подачу кокса к ватержакетам? По вашей распущенности печи задерживают плавку.

Предупреждаем, что если вы хоть еще раз допустите задержку подачи кокса, мы вас привлечем к государственной ответственности как саботажника выполнения сталинского фронтового задания.

Тов. Запальный и тов. Рюмин, около 100 тонн шлама раскидали ваши работники и, значит, несколько тонн свинца… Кто дал право добытый огромными усилиями всех рабочих свинец втаптывать в грязь и давать возможность его расхищать?»

Крякнул, сам того не ожидая, Куропавин, — вышло и бодрячком, вроде и в поддержку прочитанного, но и, верно, какое-то сомнение проскользнуло — поздно уловил это.

— Невеселая жизнь, конечно, у Сухописчева, — отозвался из-за плеча Куропавина Вылегжанин. — Не мед, — так что теперь? — И уже веско добавил: — Не красная девица — поймет! Глас народа…

— А за шлам и того больше, — болезненно супясь, выталкивая в неудовольствии слова, проговорил заворг, — в бюллетень угодить — семечки! На скамью можно сесть, — военное время.

Схитрил Куропавин, не откликаясь на высказывания товарищей, подумав: пусть до конца выскажут точку зрения без расспросов, понуждения, — интересно же! Сделал вид, что занят, дочитывает бюллетень до конца. Он и действительно продолжал читать, хотя в душе и был согласен, даже думал: «Нет, не страшен черт, пусть его и намалевали там, в обкоме!..»

«Тов. Кириченко, тов. Макаров, тов. Степанов! Весь коллектив мехцеха! Поздравляем вас с выполнением фронтового задания — окончанием ремонта 2-го коробчатого конвейера!

Предупредите мастера тов. Любимого, что его невнимательность в работе привела к ошибке, которую пришлось исправлять 5 часов.

По-фронтовому за эти дни работали:

1. Смена тов. Березовского, выполнившая задание 26 октября на 103 %, 28 октября — на 102 %.

2. Смена тов. Куценко, выполнившая задание 28 октября на 104 %.

3. Старший горновой тов. Макарычев и старший загрузчик тов. Машков выполнили норму на 129 %».

«Молодцы ватержакетчики! И это после аварии, после «козла» — гляди, наверстают, выправят положение…» — подумал Куропавин, но тут же, с толчком в сердце, пришло: вечером вчера, уже поздно, позвонил Кунанбаев, сообщил — у Макарычевых похоронка. Сморозился тогда язык, не сразу отозвался: «Это на того, что на свинцовом был?» — «Нет, кладовщиком на станции работал, Василий…»

С отяжеленностью, вступившей сейчас в ноги, безотчетно повторяя: «Похоронки, похоронки…» — Куропавин выпрямился. Свет из-под козырька мертвенный, — исподволь, должно быть, его уже снедал еще пока невидимый глазу дневной свет, но уже бравший в темени свое, — оттого, возможно, товарищи не заметили и отяжеленности, и бледности лица Куропавина. Решив, что обязательно заглянет в ватержакетный цех, наведается к Федору Пантелеевичу, он молча пошел от стенда.