Вильям Гиллер - Тихий тиран

Кулагин кивнул девушкам и придирчивым взглядом окинул комнату, двумя пальцами приподнял кофточку, небрежно брошенную на стул, поморщился, но ничего не сказал; потом перевел взгляд на раскрытую книгу, лежавшую на стеклянном столике, рядом с инструментами, сердито буркнул:

— Извините, мы вас, кажется, отвлекли от важных дел?.. Сейчас же наведите порядок!

Медсестры в испуге похватали одна кофточку и книгу, другая спицы и моток шерсти, не замеченные ни Кулагиным, ни Фатеевым, и стояли, не поднимая глаз.

— Оставьте нас, — приказал Кулагин, и они стремительно вылетели за дверь.

Фатеев ждал, что Кулагин скажет ему что-нибудь язвительное по поводу медсестер, но профессор молчал. И Фатеев неуверенно заметил:

— Будем надеяться, что Романова выкарабкается…

— Все еще впереди, — пожал плечами Кулагин, наливая в стакан воду из графина; не спеша выпил, повертел пустой стакан, поставил на место. — Кто знает, как поведет себя почка? У меня был такой случай. Казалось, все хорошо. А потом началось… Ангина… Плеврит… И не выдержала почка, не выдержала…

Сергей Сергеевич сделал несколько шагов — взад-вперед.

— Тропа, на которую мы с вами ступили, Фатеев, извилистая. Что нас ждет? Не знаю! — добавил он неохотно и, махнув рукой, подошел к окну, нервным движением раздвинул шторы.

Вечер входил в ночь.

— Когда Романов сможет навестить жену, как вы полагаете, Сергей Сергеевич? — спросил Фатеев.

— Посмотрим, как она себя будет чувствовать, — пожал плечами Кулагин. — Во всяком случае, не сегодня и не завтра… Хотя, может, это было бы и к месту…

Фатеев задержал взгляд на Кулагине, промолчал, чувствуя, что профессор хочет еще что-то сказать, и не ошибся.

Сергей Сергеевич подошел к столу, сел, взял карандаш, повертел в пальцах и сказал, осторожно подбирая слова:

— Лет десять назад вот что было: приходит молодая женщина и просит разрешения позвать к больной матери священника.

— Вы разрешили? — спросил Фатеев, превозмогая легкое головокружение и стараясь казаться заинтересованным.

— Разумеется, нет, — отмахнулся Кулагин, словно досадуя на Фатеева за то, что тот перебивает. — Ну, прошло недели полторы. Опять является. Я спрашиваю: «Снова насчет попа?» Она кивает головой, мол, да, насчет попа. Я ей говорю: «Голубушка, зачем он вам нужен?» — «Не мне, а матери!» — заявляет и смотрит на меня, как овца на волка. «Ваша мать поправляется!» — «А он дух ее укрепит окончательно». Представляете, Виктор Дмитриевич? Тут хоть плачь, хоть смейся…

— Демагогия невежд! — сказал Фатеев, чувствуя, как к головокружению добавляется еще и тошнота.

А Сергей Сергеевич вдруг воодушевленно заговорил:

— Верно! Но зато какие слова? «Укрепить дух». Я к чему все это говорю? Вы сказали, что Романова выкарабкается…

— Я выразил надежду, — дипломатично возразил Фатеев, не испытывая никакого желания продолжать разговор.

— Пусть так! — согласился Кулагин. — Мы с вами сделали свое… Нам Романова верила, пока мы ее оперировали, точнее, до операции, ибо во время операции она была под наркозом. Так вот, Виктор Дмитриевич, дооперационный период — это одно. А послеоперационный — вот тут, дорогой мой доцент, иной психологический нюансик… И мы, боюсь, в этот период можем сделать меньше, чем любимый и любящий человек.

— Знала бы она, как этот любящий дрожит за свою почку…

— А вот этого ей как раз и не следует знать, — перебил Кулагин, — для нее он самый близкий, самый лучший…

— Ну-ну, — пробормотал Фатеев, в душе совершенно несогласный с Кулагиным.

Голос профессора, журчащий и монотонный, усыплял, как сильное снотворное.

— Между прочим, во время войны я часто думал о том, что, если бы наших раненых навещали матери и жены, многие из тех, кому пришлось умереть, остались бы жить… — Кулагин вдруг увидел, что у Фатеева слипаются глаза. — Э-э-э… А вы, кажется, готовы?

— Да, знаете, и в самом деле потянуло в сон.

— Что я вам говорил? — рассмеялся Кулагин. — Ну-с, живо отправляйтесь домой. Возьмите мою машину.

— Спасибо, я лучше пешочком пройдусь, — ответил Фатеев.

Прощаясь, Кулагин задержал руку Фатеева в своей.

— А ведь я, Виктор Дмитриевич, грешным делом, сначала думал, что вы не справитесь.

— Я это понял, — Фатеев поднял глаза на Кулагина. — Видел, как вы готовы были отстранить меня в любой момент.

— Злились?

— Немножко. А потом, извините, забыл о вас, профессор.

Кулагин расхохотался:

— Так и надо! Ну-с, до завтра, Виктор Дмитриевич, — и вздохнул: — Теперь вся соль в том, проскочит Романова период отторжения или нет…

Прежде чем отправиться домой, Фатеев решил позвонить Романову.

— Слушаю, — раздался в трубке хрипловатый голос Василия Васильевича.

— Здравствуйте, товарищ Романов! Беспокоит Фатеев.

— Что? — вскрикнул Романов. — Что случилось?

— Все… Алло, вы меня слышите? — Фатееву показалось, что их разъединили.

— Да, да, слышу, — глухо ответил Василий Васильевич. — Вы хотите сказать, что… все поздно?

— Я хочу сказать, — насмешливо произнес Фатеев, — что ваша почка больше не нужна. Мы оперировали Зою. Она чувствует себя хорошо.

Услышав частые гудки, Фатеев понял, что Романов бросил трубку. «Пусть помучается, — подумал Фатеев. — Ничего с ним не случится. Муки совести не смертельны… Скорее наоборот».

В ординаторскую заглянул Колодников. Он по-прежнему был возбужден и растрепан.

— Виктор Дмитриевич, вы очень заняты?

— А что?

— Понимаете, петрушка какая, тетка хочет…

— Какая тетка, Павел Афанасьевич? — рассеянно спросил Фатеев.

— Я же вам говорил, что приехала тетка Нины Боярышниковой. Правда, она ей не тетка, а бабка, да и то не родная… Так, седьмая вода на киселе…

— Погодите, — поморщился Фатеев, — я уже запутался. Так она тетка или бабка?

— Ах, боже мой, — вспыхнул Колодников, — не в этом дело!

Он нервно забегал по ординаторской, выкрикивая:

— Тетка, бабка… Все это ерунда… Главное, она хочет увезти Нину… Я к вам пришел, как к единственному человеку…

— Ох, прости, Павел, — рассмеялся Фатеев. — Ну, не сердись, дружище, у меня сегодня день больно суматошный. Значит, приехала бабка т в о е й Боярышниковой…

— При чем здесь моей? — обиделся Колодников, на его лице выступили красные пятна. — Но эта старушка, этот «божий одуванчик», развернула такую подрывную деятельность, что только за голову хватаешься. Представляете, она хочет, чтобы Нина, выписавшись, уехала с ней… То есть к ней…

— Ничего противоестественного в этом не нахожу, — спокойно произнес Фатеев. — Она ее родственница, и если у Нины никого, кроме нее, нет, то… Погоди! — воскликнул он, догадавшись о чем-то. — Ты что… Увяз?

— Да, — твердо сказал Павел, — именно!