Витаутас Юргис Бубнис - Осеннее равноденствие. Час судьбы

— Вы прокурор, правда? — Саулюс почувствовал, что и он неожиданно растерялся, опешив от открытого и доброго взгляда девушки.

— Почему? Я совсем не…

— А если вы написали здесь смертный приговор?

— Вы прочитали? — девушка рассердилась. — Нехорошо подглядывать.

— Ведь это не письмо. Я все равно бы прочитал. Если не сегодня, так завтра.

Девушка вдруг подняла руки и прижала кончики пальцев к зардевшимся щекам.

— Это вы?.. Ваши это работы?..

Саулюс пожалел девушку. Она и впрямь показалась еще ребенком, не умеющим надеть маску равнодушия или кокетства.

— Я думаю, вы написали то, что думали.

— Да, конечно… Мне так показалось, и я хотела быть откровенной, я не думала, что вы здесь… все видите…

— А если бы знали, что я здесь, написали бы: «Прекрасно, гениально»?

— Не знаю. Ничего бы не написала.

Саулюс хотел взять книгу отзывов. Девушка удержала его руку.

— Не надо. И не сердитесь.

— За замечания посетителей я говорю спасибо.

— Даже если они?..

— Даже если они…

Он раскрыл книгу.

— Дагна из Каунаса… Знаете что, Дагна, — Саулюс испытующе смотрел на девушку, — я и впрямь рассержусь на вас, если вы не выполните моей просьбы. Я уже сейчас вижу ваш портрет и хочу, чтобы вы позировали. По полчаса, часу. Конечно, не сегодня, в другой раз, когда будете в Вильнюсе.

Дагна едва заметно кивнула. Саулюс подал ей визитную карточку и первым отвернулся, исчез за высокой перегородкой.

Когда-нибудь эту странную историю он рассказал бы на вечере своих воспоминаний (позднее он так и подумал — по случаю пятидесятилетнего или шестидесятилетнего юбилея), но еще полгода спустя, валяясь на диване, услышал телефонный звонок. Наверное, кто-нибудь из приятелей. После ночного кутежа самочувствие было хуже некуда. «Нет, нет!» — потряс головой Саулюс, взяв бутылку белого вина, налил остаток в бокал, выпил и снова повалился на спину. «Безумие! Самоубийство! Подонки!» — цедил сквозь зубы, кляня себя, приятелей и весь мир. Несколько минут спустя телефон снова затрезвонил, и Саулюс решил вылить свою ярость хотя бы на голову ближайшего друга. Но это была Дагна.

— Какая еще Дагна? — грубо спросил, думая о вчерашних подружках.

— Дагна из Каунаса.

Замаячил овал лица, замелькали четкие буквы: «Нет тайны…» «Пусть катится к черту! Этого еще не хватало, чтоб я… К черту!»

— Знаешь что, Дагна…

— Вы, наверное, забыли…

Дагна была, быть может, на краю города, но Саулюс видел ее отчетливо, не мог оторвать глаз, даже протянул к ней руку.

— Знаешь, как ехать? — спросил Саулюс. — Давай живо сюда!

Разбросанные на полу пустые бутылки ногой закатил под диван, швырнул в угол скомканные бумаги, высыпал в мусорное ведро окурки из пепельниц и вдруг рассердился на себя: «Какого черта я так стараюсь, навожу чистоту? Наконец, зачем надо было приглашать какую-то Дагну? «Нет тайны…» Нахальная девчонка, грубиянка, изображающая умницу. А если она на что-то надеется?.. Нет, нет, я не собираюсь связываться с каждой, какими бы ни были у нее глазки. Нет! Дагна из Каунаса. Как-то дико звучит. Как из старинного альбома, Дагна из старинного альбома… Ведь, ей-богу, интересно — Дагна из старинного альбома. А почему нельзя сделать триптих, а то и целый цикл «Из старого альбома»? Степенный старик с трубочкой в руке, женщина, улыбающаяся кому-то, сыновья, снохи… И лицо Дагны, — правда, это может быть последний лист цикла, олицетворение юности и красоты».

Ожив, Саулюс торопливо заходил по мастерской, ему уже хотелось тут же сесть и сделать несколько набросков.

Осенней прохладой повеяло от пальто Дагны, обтягивавшего стройный стан, от ее темных волос и лица. Сложенный зонтик она поставила у двери. Сняла серые перчатки.

— Моросит… — мягко произнесла она, оглядевшись по сторонам и как будто удивляясь тому, что оказалась здесь, в этой странно захламленной комнате.

День был сумрачный. Надо бы свет включить, подумал Саулюс.

— Я по делу приехала, отчеты в министерство привезла. Стеснялась звонить и все-таки… Хочу еще раз извиниться перед вами.

— Передо мной? Почему? — Он смотрел на девушку, как на экспонат, видел не ее, а только ее изображение.

— Я тогда так по-детски, развязно написала…

— Садитесь. Садитесь вот сюда, на стул. В пальто. Пожалуй, расстегните. У окна сядьте.

Саулюс спешил. Хотел догнать улетающую мысль, остановить пляшущие образы; казалось, настал долгожданный час: все, что было до той поры, уплыло куда-то, исчезло, растаяло без следа и угрызений совести.

— Вы говорите, вы можете говорить, — через минуту сказал Саулюс, чуть-чуть набросав овал лица, контуры глаз и щек.

Дагна глядела в сторону, как велел ей Саулюс, но украдкой следила за каждым движением его руки, поворотом головы.

— Почему вы молчите? Мы можем разговаривать, — снова напомнил Саулюс.

— Я забежала только на минутку, только извиниться. В четыре уходит поезд.

— Вам обязательно этим поездом?

— Меня будут встречать. Я так обещала.

— Хорошо, что вас встречают. Кто же вас встречает?

— Мама.

— Вы довольны своей работой?

— Нет. Но работать надо.

— Значит, ошиблись, когда выбирали профессию? А может, мама вам так посоветовала?

— Это длинная история.

— И вы не успеете рассказать мне до четырех?

Их разговор напоминал игру. Связь и смысл сказанных вполголоса слов не всегда доходили до сознания Саулюса, да и он сам не всегда понимал то, что говорил. От напряжения гудела голова, и словно сквозь порывы ветра доносился до него голос девушки: родилась она в Каунасе перед самой войной, родители ребенком увезли ее во Францию, росла и училась она в Западной Германии, а восемь лет назад с матерью вернулась в Литву.

— Вот и вся моя автобиография.

— Чепуха! — буркнул Саулюс.

Дагна съежилась, посмотрела с опаской.

— Сначала, все начнем сначала.

Саулюс разложил на толстом картоне новый лист, прикрепил кнопками и легкой рукой уверенно водил карандашом. Да, мелькнула мысль, фоном он набросает небоскребы, накренившиеся небоскребы с обеих сторон портрета, как бы придавившие молодость… Нет, они будут как бы вырастать из памяти девушки, словно кошмар. И внизу надпись: «Реэмигрантка». Успех на выставке обеспечен. Может, даже «Литературка» на первой странице оттиснет большим тиражом.

— Вы не устали? — спросил он, когда ему показалось, что уже «уловил тайну».

— Нет. Я просто вспомнила уличных художников. Там за пять марок каждый, кому не лень посидеть десять минут, может получить свой портрет.

Рука Саулюса дрогнула. Во взгляде Дагны, устремленном на вазу с пыльными вербами, он не разглядел ни малейшей иронии. Вся она была на диво естественна, может, простодушна не по годам (родилась-то все-таки еще перед войной).