Вячеслав Бучарский - Зеленый остров

— Ты что, думаешь, здесь тебе бордель? Нет, парень, сюда за удовольствиями не приходи — больше не обломится! Ищи другие адреса, а я тебе не потаскушка, чтобы ко мне с пьяной рожей лезть! Все кончено, Коршунков! И до свидания, я тебя не задерживаю!..

Коршунков пытался объяснить Зое, что давно не видел Леночку, очень соскучился, но она не стала слушать, ушла домой.

К чести Коршункова нужно сказать, что пил он очень редко и выпивши не дебоширил. Он поплелся домой, к матери.

Между блоком старых цехов и отдельно стоявшими белыми глыбами новых корпусов пролегла широкая асфальтированная трасса, по сторонам которой располагались щиты с портретами передовиков.

Прежде Игорь не обращал внимания на эти яркие, броско оформленные щиты с фотографиями. Да ведь прежде и был он всего лишь токарем из цеха мелких серий. Теперь же наконец он свободен! Отныне весь двадцатипятитысячный, огромный, как город, завод — его хозяйство, его поле деятельности. Теперь он может свободно писать о любом человеке, потому что, вырвавшись из окружения токарей, поднялся наконец над обыденной жизнью и может взглянуть на нее глазами профессионального литератора! И потому замечательно, что на заводе так много передовиков. Он напишет о каждом из них. Он проникновенно и впечатляюще расскажет о судьбах этих простоватых мужчин и женщин, неказистые лица которых в такой напряженности застыли на фотографиях.

Треск пишущей машинки Алевтины Игорь услышал еще на лестничном марше. Какой прекрасной музыкой показалась ему сухая торопливая дробь!

Как обычно, в комнатке редакции было накурено. Курил Николай Иванович, стоя позади машинистки и заглядывая через ее плечо на заправленный в машинку лист: тексты для набора печатались на специальных узких бланках для простоты подсчета строк. Егорычев тоже был занят: склонив голову к левому плечу, строчил пером, крепко зажмурив один глаз от дымившейся в углу рта папиросы.

Старикова отсутствовала. Стол был пуст и чист — только перекидной календарь с позавчерашней датой остался на нем. И от вида этого прибранного, уже ничейного стола сердце Игоря радостно трепыхнулось.

Подав мягкую руку, редактор Николай Иванович тут же выдернул ее и, кивнув в сторону пустовавшего стола Стариковой, сказал:

— Посиди минуточку, я скоро додиктую.

Егорычев тоже протянул Игорю руку, но не одарил, как обычно, лукавой улыбочкой, не подмигнул, — напротив, как показалось Игорю, взглянул сердито и торопливо вернул взгляд на свои листы.

Приходя в редакцию, Игорь обычно испытывал чувство неловкости, когда ему предлагали сесть. Своими замызганными штанами он боялся испачкать редакционную мебель, хотя стулья здесь были обыкновенными, с обтянутыми черным дерматином сиденьями. Он и теперь привычно замешкался, добродушно-податливым тоном ответил:

— Ничего, я постою…

Уговаривать никто не стал.

— В силу сложившихся обстоятельств коллектив цеха оказался перед трудной проблемой… — Размеренно-четкий голос редактора звучал уже не для Игоря — торопливо поскакали, догоняя голос Николая Ивановича, пальцы Алевтины, и рассыпалась по комнате колючая дробь.

Постояв некоторое время посредине комнаты, Игорь осмелился наконец, сел за стол Стариковой, Осмотрелся. Придется, значит, сидеть ему между редактором, стол которого был слева в углу, и ответственным секретарем Егорычевым, сидевшим справа, спиной к входной двери. Что же, в таком положении были некоторые выгоды: свет от окна падал слева, телефон был не так уж далеко, на редакторском столе. Дверь в редакции часто оставляли открытой — для выветривания табачного дыма. И располагалась она на пути в заводской комитет комсомола и ДСО. Значит, Игорь, сидящий за столом и напряженно обдумывающий очередную статью, при открытой двери будет виден проходящим по коридору девчатам.

Наконец Алевтина отстучала статью, подала редактору стопку бланков и, откинувшись на стуле, опустила, шевеля пальцами, руки. У машинистки было приятное округлое лицо и черные, с живым блеском, глаза. Должно быть, в молодые годы Алевтина была очень привлекательной девушкой. Теперь уже ей было за тридцать, дочь училась в школе, но все равно Игорь испытывал волнение, если Алевтина, одарив приветливой улыбкой, расспрашивала про жизнь, про работу и учебу. Однако теперь она не обратила к Игорю свое женственно-доброе лицо; озабоченно сдвинув брови, Алевтина встала из-за машинки, пересела за стол и начала заполнять какую-то ведомость.

Редактор с отрешенным видом вычитывал свой материал. Егорычев вдохновенно сочинял. Все они вели себя так, словно никакого Игоря сейчас в комнате не было.

Такого приема Игорь не ожидал! Как бы ни были загружены работой заводские журналисты, в прежние времена каждый из них все-таки находил пару-тройку теплых слов для зашедшего в редакцию внештатного корреспондента Карцева. Может быть, неприятность какая-то случилась?

Неприятностей у журналистов всегда хватало. В спешке могла проскочить искаженной чья-то фамилия или выпорхнуть на газетную полосу неточная цифра — как только номер расходился по цехам, на столе редактора начинал звонить телефон и рвались из трубки разгневанные голоса. Случалось и так, что редактора вызывали в партком для неласкового разговора — и вернувшись, он уже разносил своих подчиненных за неверный тон статьи или неправильный акцент. Словом, для редакционной жизни не подходили определения: гладкая, тихая, размеренная… Но это и замечательно! Именно такой жизни и хотелось Игорю!

Николай Иванович позвонил в типографию, чтобы прислали девочку-курьера за готовым материалом. Потом закурил; весь как-то сникнув, угрюмо посмотрел на Игоря и спросил:

— Как здоровьице?

— Нормально… — не вполне уверенным тоном ответил Игорь.

— Это хорошо, — буркнул редактор и опустил взгляд. — В общем, твой материал о Поликарпове я прочитал… Отдал в партком, пусть посмотрят… Где-нибудь в конце месяца дадим… — и надолго замолчал. Установившаяся тишина пугала Игоря. Вопрос рвался на волю — не выдержав тягучей паузы, Игорь спросил:

— Значит, можно мне подавать заявление?

— Насчет перевода? — Николай Иванович поднял лицо с застекленевшими глазами. — Нет, это ты погоди… Ты не спеши, Игорь, ты же еще молодой! Поработать в цехе тебе еще надо, Игорь, понимаешь, какое дело. Это же для тебя будет полезно. Работай, пиши нам свои заметки — и все будет прекрасно.

Игорь все понял. Но вместе с ясностью мысли в душу ворвались страх и презрение к самому себе за трусость. Почему же так трудно изобразить на лице легкую усмешку и ироничным тоном внести ясность: «Значит, я вам не нужен? Ну, что же, желаю здравствовать и цвести! Прощайте!..» Нет же, ищешь какой-то обходной маневр! Жалким таким голосочком спрашиваешь: