Игорь Всеволожский - Амурские ребята

На пороге стоял молодой японский солдат в белых гетрах. В левой руке у него была винтовка, в правой — чадящая коптилка. Жестом он приказал Павке выйти из подвала.

Павка поднялся за солдатом по скользким каменным ступеням. Они прошли темную кухню с развороченной плитой, тускло освещенные сени, в которых японский часовой дремал, сидя на табуретке, прошли большую залу с высокими окнами, через которые на пол ложился жирными, масляными пятнами лунный свет.

Перед тяжелою резною дверью солдат остановился и постучал. Получив ответ, он с трудом отворил дверь и пропустил вперед Павку.

Свет брызнул Павке навстречу. Он зажмурился. Когда он снова открыл глаза, он увидел себя в небольшой комнате с очень высоким незавешенным окном. За окном виднелись сонные улицы города, дома, скованная льдом река.

Посреди комнаты стоял письменный стол, похожий на ящик. На столе в бронзовых подсвечниках горело много свечей. Стояла такая тишина, что было слышно, как потрескивают горящие свечи.

Павке показалось, что в комнате, кроме него, никого нет. Но за огромным столом сидел маленький человечек и читал газету. Павке видна была только его голова — с очень черными, очень жесткими волосами, похожими на щетку. «Кто ж это такой? Неужели сам майор Кимура, о котором столько страшного рассказывают в городе?» подумал Павка.

Человечек отложил в сторону газету, поднял голову с оттопыренными ушами и взглянул на Павку острыми, как буравчики, раскосыми глазками.

Павка сразу узнал эти глазки.

Да ведь это старый знакомый Павки, парикмахер Никашка!

— Подойди сюда, молодой человек, — сказал Никашка скрипучим голосом, но довольно миролюбиво. — Подойди, подойди, не бойся, — повторил он, выдавливая на своем лице гримасу, которая должна была сойти за улыбку.

«Ишь ты, говорит чисто по-русски, — удивился Павка. — А раньше все бывало — «харабрая матроса» да «ваша капитана». Выучился? А может — притворялся?»

Павка подошел и стал около стола.

Одна из свечей начала чадить, и Никашка, привстав, двумя пальцами задавил ее, как давят муху. Оттопыренные уши его вдруг задвигались. Не садясь, он пододвинул к Павке листок, лежавший перед ним на столе.

— Это что, по-вашему? — спросил он Павку, и уши его приподнялись, а глаза из косых стали круглыми, как у совы.

Павка отлично узнал листок! Это был один из тех листков, которые раздавал на барахолке Митрошин Мишка! Но Никашке он сказал:

— Не знаю.

— Не знаете? — удивленно спросил Никашка, и толстые губы его вдруг съехали на левую щеку. — А откуда брали эти листочки — вы знаете?

— Не знаю, — повторил Павка. Он решил: «Я тебе на все вопросы отвечу: не знаю»,

— Ну вот и отлично, молодой человек, — вдруг обрадованно сказал Никашка. — Я был убежден, что такой хороший молодой человек, с которым я хорошо знаком, не может ничего знать о таких вещах. Он не бурсука, не большевик, он хочет быть капитаном! Это похвальное желание. И я бы хотел вам помочь. Вы видели такую красивую белую шлюпку, которая называется «Хризантема»?

Еще бы Павке не знать эту чудесную, лучшую в городе шлюпку! Много раз портовики пытались ее отвязать, чтобы хоть разочек на ней покататься, но шлюпка была привязана такою толстою и такою тяжелою цепью с замком, что ее не только развязать, но и перепилить пилой было невозможно!

— Я вам дам ключ. Скоро будет весна, и вы сможете на «Хризантеме» плавать сколько угодно!

Ай да Никашка! Распоряжается чужой шлюпкой.

— Разве эта шлюпка твоя? — спросил Павка.

— Моя! — радостно подхватил Никашка, и его волосы и уши поднялись кверху. — Моя шлюпка! Моя «Хризантема»! А теперь она будет ваша!

И вдруг он протянул Павке большой, тяжелый ключ. Вот это штука! Исполняется мечта всей Павкиной жизни. Он может стать хозяином «Хризантемы»! Никашка чуть задержал ключ в руке и быстро спросил:

— А газета, которую вы продавали... вы брали ее в типографии. Адрес типографии?..

— Не знаю, — сказал Павка.

— Знаете, молодой человек. Говорите. А весной вы станете командовать «Хризантемой». Вот вам ключ!

Вот оно что! Ему нужна типография.

— Не надо мне ключа, — сказал он. — Не надо мне твоей «Хризантемы».

— Отказываетесь? — спросил Никашка, смешно нагибая голову. — Молодой человек отказывается от лучшей в мире шлюпки? Так где помещается типография?

— Не знаю, — ответил Павка. Он и в самом деле не знал адреса типографии. Это знала только Варя.

Японец положил ключ в карман, выпрямился и словно стал выше ростом.

«Ну, теперь станет бить и пытать», подумал Павка.

Но Никашка сказал:

— Вы подумайте и решите.

Он позвонил, вошел часовой, тот самый, который привел Павку из подвала. Часовой широко раскрыл двери. Павка пошел за солдатом. Они снова прошли пустую темную залу и вышли в сени. В сенях на табурете сидел человек в матросском бушлате, опустив голову на руки. По обеим сторонам стояли два конвоира с винтовками. Человек поднял голову. Лицо его было в багровых подтеках и синяках. В этом избитом и измученном человеке Павка сразу узнал Митрошу.

— Митроша! — крикнул он.

Павка так обрадовался, что кинулся к Митроше и крепко обнял его.

Солдат стремительно схватил Павку за шиворот и толкнул его прямо на дверь. Павка больно ударился головой, дверь распахнулась, и, пересчитав ступени, он ткнулся лицом в холодный каменный пол. А солдат, звеня ключами, уже отпирал камеру.

Митроша был твердо уверен, что убежит. Для него не существовало безвыходных положений.

Сидя в подвале, он выстукал все стены, исследовал каждый камень на полу, ощупал все крысиные норы, попробовал расшатать оконную решетку. Когда он убедился, что подкоп сделать нельзя, решетку руками выломать тоже не удастся, он решил наброситься на часового, который принесет ему хлеб и воду, отнять винтовку и запереть часового в подвале. Но потом подумал, что если даже ему удастся выйти из камеры, он встретит много часовых по дороге. Ведь часовые, наверное, сторожат каждую дверь в доме! Лучше подождать, пока его поведут на допрос. А там видно будет. Митроша знал случаи, когда люди убегали даже из-под расстрела.

Он не мог усидеть на месте. Он взад и вперед ходил по камере и обдумывал, как ему уйти из японской тюрьмы.

Лунный свет широкой дорожкой ложился на пол, и Митроша шагал по лунной дорожке.

Шли минуты, часы. Никто не приходил за Митрошей. Ему страшно хотелось курить. Шея отчаянно болела от удара прикладом. Этакий злющий солдат с бельмом на глазу! «Наговорили ему офицеры, что мы хуже зверей, — решил Митроша, — что мы людей едим, вот он с перепугу и зверствует».