Анатолий Вахов - Пурга в ночи

Ревкомовцы жадно слушали. Наконец-то о них знают. Четыре дня радиостанции Петропавловска, Наяхана, Гижиги не отвечали Ново-Мариинску. Ревкомовцы чувствовали себя отрезанными от всего мира. Американские станции тоже не передавали ни слова, хотя знали. Их изолировали. И вот наконец пробилась самая важная весть. Легче, радостнее стало у каждого на душе. Михаил Сергеевич продолжал:

— «Борьба ваша только началась. Враг будет сопротивляться. Будьте беспощадны к нему, защищайте красный флаг Октября, флаг свободы, и пусть он вечно реет над северными народами, Осеняет новую жизнь далекого края. Подпольный комитет РКП(б). Товарищ Роман».

Мандриков обвел всех сияющими глазами и задержался на Фесенко.

— Как удалось принять?

— Охотск передал. — Глаза Игната блестели.

— Охотск? — переспросил Клещин. — Как? Шифровкой?

— Нет, открытым текстом! — Фесенко достал из кармана еще один бланк. — Нас поздравляют охотские коммунисты! Читайте!

— «Четырнадцатого декабря в Охотске восстановлена власть Советов, — читал Мандриков. — Поздравляем, товарищи! Держите с нами связь. Да здравствует мировая революция! Ижаков».

— Вот это здорово! — прогремел Булат и обнял за плечи Гринчука и Волтера.

— Поздравляю вас, товарищи! Мы не одни начали борьбу на краю нашей русской земли! — Мандриков был взволнован. — Пошлем радиограмму в Охотск.

Его предложение бурно одобрили. Мандриков быстро написал текст и протянул его Фесенко.

— Немедленно… Да, а на радиостанции кто остался? Учватов?

Все вопросительно-осуждающе смотрели на Фесенко.

— Да… Учватов. — Игнат был смущен.

— Как ты смог оставить на радиостанции этого хамелеона? Как ты смог?

— Он же дал расписку, — растерянно оправдывался Фесенко, но Мандриков не стал его слушать.

— Учватов написал заявление о полном подчинении ревкому только из-за страха. Он враг, и терпим мы его на радиостанции потому, что у нас не хватает телеграфистов. Ты, Игнат, нарушил дисциплину. Объявляю тебе выговор. Чтобы больше подобного не было. Немедленно на радиостанцию!

Фесенко выскочил из кабинета. Мандриков снова провел по лицу ладонью. Выговор Игнату, казалось, отнял последние силы.

— На сегодня, товарищи, хватит. Отдохнем. Сколько ночей не спали! Голова у меня чугунок чугунком.

Передышка была необходима, но ревкомовцы знали, что их решения ждут и задержка принесет только вред, В то же время каждый хорошо понимал, что уже не в силах больше бодрствовать, мыслить. Усталость сковывала мозг, расслабляла тело. Булат все же сделал попытку устоять:

— Не рано ли, Михаил Сергеевич? Еще нам столько надо сделать…

Мандриков заколебался, но, взглянув на изможденные лица товарищей, на их лихорадочные глаза, решительно повторил:

— Отдыхать! Спать, спать! На свежие головы мы быстрее и вернее обсудим. А сейчас, — он шутливо постучал по своему высокому лбу, — мысли в ней, как Черепахи.

— До утра. — Мальсагов первым двинулся к двери, но его остановил Михаил Сергеевич.

— Погоди, Якуб. Где спать-то будешь?

— Найду, — Якуб взялся за ручку.

— Так не годится. Всем отдыхать у Михаила Петровича. Поместятся у тебя?

— Да. — Учитель снова взялся за протокол. — Идите. Дверь не на замке. Я сейчас…

— Оружие держите наготове, — дал последний наказ Мандриков и отобрал у Куркутского протокол. — Иди и ты, Михаил. Я тут сам… Накорми товарищей поплотнее. Найдется?

Куркутский кивнул. Когда он ушел, Михаил Сергеевич, не садясь, перечитал протокол и задумался. Все правильно решено, но как мало сделано. А ведь прошло целых четыре дня. Дни казались и бесконечными и мгновенными. Арест колчаковцев, поднятие флага… Когда это было? Давным-давно.

Мандриков пятерней взъерошил густые волосы, ругнул себя: сдавать начал, крепись. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Да, надо быть очень дюжим. Сколько предстоит сделать! Красный флаг поднят. Советская власть восстановлена на этой далекой земле, он председатель революционного комитета. Но беспокойство и тревога не оставляли. Хотелось поторопить дела и остановить время. Не мог он сейчас сказать товарищу Роману, что задание партии выполнено. Нет, не мог. Он снова перечитал радиограмму, вдумываясь в каждое слово. «Борьба ваша только началась. Враг будет сопротивляться. Будьте же беспощадны к нему…»

Предостережение подпольного обкома партии не случайно. Где же этот враг? Колчаковские представители арестованы, и их ждет суд. Отряд охраны общественного порядка рассыпался. Его командир Перепечко в тюрьме вместе с другими офицерами и молодым Биричем…

Горячая волна прошла по сердцу Мандрикова. Он подумал о Елене Дмитриевне. Целых четыре дня он ее не видел. В день переворота она подошла к нему и сказала так тихо, чтобы расслышал только он: «Я с тобой, Миша». Ему захотелось ее видеть сейчас, немедленно. Михаил Сергеевич с трудом сдержал себя, чтобы не пойти к ней, и с еще большим трудом отогнал непрошеные мысли. Потом об этом. О чем же он думал? Он потер лоб, рассеянно осмотрелся. Да, о предупреждении товарища Романа. О врагах. Они есть. Они притихли и выжидают удобный момент.

— Не выйдет, — неожиданно для себя произнес Мандриков и смущенно потер шершавый подбородок. «Стал разговаривать с собой. Действительно надо отдохнуть».

Захватив протокол, он прошел в соседнюю комнату, где за пишущей машинкой сидела Наташа. Она бойко стучала по клавишам. Ее черные с монгольской косинкой глаза быстро летали от листа, лежавшего рядом с машинкой, К словам, выходившим из-под ленты.

— Заправской машинисткой стала.

Наташа обернулась и покраснела. Румянец не скрыл темных пятен.

— Я же могла немножко печатать и ошибки делать тоже могла. Вот опять. — Она взялась за резинку.

— Потом свои грехи зачистишь. Скажи, Наташа, ты не сильно утомляешься? Не трудно тебе?

— Что вы, Михаил Сергеевич, — искренне удивилась Наташа. — С чего тут уставать? Может быть вы недовольны из-за ошибок…

— Не то, я… — Мандриков замялся. — Беречь ты должна себя, и мы тоже должны.

— Ах, вот вы о чем. — Лицо Наташи снова стало пунцовым. — Нет, мне нетрудно. Я сильная.

Михаил Сергеевич по голосу Наташи понял, что дальнейший разговор только обидит ее, и перешел к делу:

— Вот прошу тебя, — он протянул ей протокол, — срочно перепечатай решение ревкома о стоимости доллара. Коммерсантам и хозяевам кабачков Еремеев разнесет. Один экземпляр вывесишь в коридоре. Пусть все читают. И больше сегодня не работай. Отдыхай. — Он пошутил: — Негоже нам, ревкомовцам, эксплуатировать женщину.

— Ладно, ладно, — отмахнулась Наташа. Было непривычно, что ее называют женщиной.

Мандриков вернулся в кабинет и приоткрыл дверь в коридор, набитый людьми. Гул стих. На него смотрели с острым любопытством. В лицо мягко ударил теплый спертый воздух. Детина с широкой бородой надвинулся на него и, дыша табачным перегаром, сипло спросил: