Василий Андреев - Арина

Тимофей Поликарпович с Лукерьей следом вышли на большак, и потом их сгорбленные фигуры еще долго там темнели уже после того, когда машина, сверкнув на повороте стеклами, скрылась за лесом.

Это огорошило Костричкина, и он, войдя на кухню, какое-то время стоял с поникшей головой, растерянно моргал маленькими черными глазками. Пускай Анна Григорьевна его заранее к этому готовила, она давно грозилась уехать к сыну, но то были пока слова, и он не шибко брал их на веру: мало ли что скажет в горячке женщина. А тут вот на кухонном столе лежала записка жены.

«Я от тебя уезжаю, и к этому добавить нечего… И все-таки я скажу… Знаю, ты отмахнешься, как всегда… Пускай, а я скажу… Плохого тебе не хочу, ты — наказал меня бог! — отец моего сына, но радость тебя не ждет… Страшно уже то, что от тебя отказался сын, родная твоя кровинушка. А теперь вот и я… Без меня тебе будет худо… Чужим ты не больно-то нужен… Других чужие любят, а тебя не станут — не за что… Сам-то ты любишь одного себя. И для себя всех обманывал, даже жену и сына… Я все не умела понять, что тебя таким сделало. А сейчас вот дошло — людская доверчивость и всепрощение… Если б тебя раньше стукнули по шапке как следует, может, ты бы спохватился… А тебя долго жалели, не знали, что ты из породы пакостных котов… Такого кота отстегаешь веником, он тут же спрячется под лавку, а потом, глядишь, снова тянет лапу к столу, но уже с другого краю. Вот так всю жизнь делаешь и ты… Ладно, баба, кажись, «зафилософствовалась». Ты опять скажешь: понесло мою ткачиху… Мели что хочешь, бог с тобой, мне уже все равно. Прощаюсь с тобой. Анна».

Прочитав записку, он не сомневался, что жена теперь его покинула навсегда, и ему стало жалко до слез себя, одинокого и заброшенного. Всю жизнь увлекаясь разными женщинами и тем самым распыляя свои чувства, пуская, их по ветру, Костричкин давно охладел к Анне Григорьевне и относился к ней как к назойливой мухе, которая без роздыху жужжит где-то рядом и не дает покоя. А сейчас ему вдруг сделалось страшно, он впервые понял, что навсегда теряет так необходимого ему человека, и у него тут же возникла мысль немедленно ехать на вокзал. Жена, может быть, еще не успела сесть на поезд, и он во что бы то ни стало вернет ее: упадет перед ней на колени, будет целовать ей руки, просить прощения.

Костричкин выбежал на улицу, поймал какую-то частную машину и помчался на вокзал. По дороге у него от нервного расстройства неожиданно началась аллергия, из носа сразу потекло, глаза покраснели и заслезились. На вокзале он, поминутно вытирая лицо носовым платком, беспрерывно хлюпал носом, метался беспокойно у доски с расписанием поездов, но никак не мог отыскать в нем Красноярска. Тогда он подбежал к милиционеру, который не спеша пил чай у буфетной стойки, и, возбужденный, спросил, почему в расписании не значится этот город.

Милиционер с нескрываемым удивлением оглядел Костричкина, видно, сразу заметил его покрасневшие глаза с набухшими веками, недовольно ответил:

— Гражданин любезный, надо пить поменьше… Это же Курский вокзал, а поезда сибирского направления отходят с Ярославского и Казанского. Понятно?

— Спасибо… Как вы сказали… Курский? Ах да… Прошу прощения… Как же это я так?.. Да, да, сам вижу… Курский… Ну конечно, Курский… — подавленно пробормотал Костричкин и поспешно отошел прочь, но тут же обернулся, сказал с обидой милиционеру: — Насчет питья вы напрасно… заболел это я… жена меня бросила…

На Ярославском вокзале он опять раньше всего кинулся к доске с расписанием, но ничего толком понять в нем не мог. Поездов в сторону Красноярска было много: одни в этот день уже отбыли, другие отходили поздно вечером и в полночь. Натыкаясь на снующих взад и вперед по вокзалу людей, он пробежал тогда на платформу, где с чемоданами и с большими дорожными сумками мельтешили сотни пассажиров, стал приглядываться, надеясь найти там Анну Григорьевну. Но вскоре сообразил, что эти люди сошли с прибывшего поезда, чертыхнулся и посеменил обратно. Заглянув потом в новый стеклянный зал, побродив среди толпы пассажиров, ожидавших очередной поезд, он убедился, что жены нигде не было, и, потерянный, поплелся медленно с поникшей головой к троллейбусу.

Костричкина никогда особенно не тянуло к спиртному, но сейчас его подмывало выпить, и он, не противясь этому желанию, у Рижского вокзала вылез из троллейбуса и зашел в магазин. Было, оказывается, около восьми часов, и водку уже не продавали. Раздумывая, что ему лучше купить, вина или коньяку, он несколько минут постоял в стороне от прилавка, который еще плотно осаждали жаждущие выпить. Привыкший к тому (в бытность свою управляющим министерства, директором фабрики), что в магазин всегда можно послать подчиненного, Костричкин пуще самого дьявола не терпел очередей. По этой причине в последние годы, уже лишившись высоких постов, он ходил в магазины только днем, в рабочее время, когда там меньше было народу. А сейчас он представил, какая тоскливая жуть ожидает его дома, и, скрепя сердце, встал в длинную очередь.

Скоро Костричкина кто-то тронул осторожно за плечо, вздрогнув, он обернулся и увидел ухмыляющуюся физиономию вроде бы знакомого человека. Если бы не конопатость лица, не спадающая на лоб прядь белесых волос, то едва ли он признал бы в нем кудлатого. На этот раз тот был чисто выбрит, в белоснежной рубашке с синими ромбиками, в серых хорошо отглаженных брюках.

— Не узнаешь меня? — довольный, спросил кудлатый.

Костричкин зло посмотрел на него, нехотя буркнул:

— Как же, припоминаю…

— А я тебя не сразу признал, — сказал кудлатый и пригладил рукой белесые волосы. — Ты какой-то… ровно соплей пришибленный… Захворал, что ли?..

— Жена меня бросила… — пожаловался Костричкин и тотчас обругал себя, что открылся перед случайным человеком, который к тому же и охмурил ею тогда на четыре рубля.

— Это худо, братец… — сочувственно вздохнул кудлатый. — Обижал небось ее… вот она и ушла. Хорошего мужика женщина не бросает. Вот я сам такой же дурак был, больше года мыкал в разводе…

Костричкин опять вспомнил, что дома его никто уже не ждет, кроме безмолвных стен да нудно тикающих часов, и теперь пожалел, что в свое время не разрешал жене завести собаку. Если б его дома ждала собака или хоть кошка, то ему было бы легче. Пусть животное ничего не скажет, но оно, как толкуют, всегда понимает человека. А кто поймет сейчас его?.. Может быть, ему пригласить к себе этого кудлатого? Посидят они вдвоем, поговорят о жизни за рюмкой, может, полегчает… Он, видно, не без царя в голове, вон и чистенький какой сегодня, свеженький, прямо огурчик, только что сорванный с грядки. И Костричкин уже несколько подобревшим голосом спросил: