Василий Андреев - Арина

— Ты что, тоже выпить хочешь?

Кудлатый вроде бы даже испугался его слов, резко замотал головой:

— Нет, нет… Я завязал… до Нового года решил капли в рот не брать…

Тут к ним подошла молодая полная женщина в темном брючном костюме, с белой кожаной сумкой под мышкой. Она подозрительным и долгим взглядом смерила Костричкина и с беспокойством сказала кудлатому:

— Коля, опять ты за свое… старое?.. Смотри у меня!.. — погрозила она пальцем. — Пока выбивала в кассе, а ты уже улизнул… и снова туда же… Бывшего собутыльника, что ли, отыскал?..

— Солнышко, упаси меня бог… — ласково залепетал кудлатый, удивленно вскидывая белесые брови. — Ты только не волнуйся, пожалуйста, я вот знакомого встретил… Понимаешь, его жена бросила… — Он вдруг замялся и виновато добавил: — Должок ему надо бы… отдать, солнышко… четыре целковых…

— Когда же это кончится, Коля?.. — уже с явной обидой в голосе строго спросила женщина.

Кудлатый тотчас съежился, втянул голову в плечи, будто ожидая удара, смущенный, заискивающе зачастил:

— Прости, солнышко… клянусь тебе… это последний…

Женщина молча порылась в сумке, отсчитала четыре рубля и небрежно протянула их Костричкину. Потом взяла под руку кудлатого, и тот сразу приосанился, заулыбался, видно, доволен был вниманием к себе этой женщины. И когда они отошли от Костричкина, ему сделалось еще тоскливее. Выходило, что даже кудлатый и то кому-то нужен, о нем вот заботится видная собой женщина, а от него почему-то отказался родной сын, его бросила жена, с которой они вместе прожили уже много-много лет.

…Зоя Шурыгина, соскучившись по Степке, надумала взять его дня на два из детсада, который летом был на даче, и к приезду сына прибиралась в квартире. Весь вечер она пылесосила ковер, висевший на стене, новый диван, мыла полы, протирала окна в комнате и на кухне. Покончив с уборкой, Зоя приняла ванну и только хотела сесть попить чаю со свежим клубничным вареньем, как в квартиру кто-то позвонил. Она подумала, что к ней идет соседка, которая частенько прибегает попросить то луку, то соли, то спичек, но оказалось, это был Костричкин. Его приходу Зоя, конечно, удивилась. После того вечера, когда она выставила Костричкина из квартиры, он лишь изредка звонил ей по телефону, но в гости напрашиваться опасался, а тут вдруг почему-то пришел, и без предупреждения.

— Ну что, вижу, не ждала меня сегодня?.. — кривя рот в вымученной улыбке, спросил Костричкин и, понурый, прошел к столу, сел на диван.

Запахнув плотнее банный халат, который надела после ванны на голое тело, Зоя скрестила руки на высокой груди и остановилась посредине комнаты, обескураженная странным видом Костричкина. В его бегающих глазах сейчас не было прежней плутоватой живости, плоский утиный нос сильно отвис и покраснел, и сам он стал похож чем-то на старого общипанного петуха. Зоя поначалу пожалела его своим бабьим сердцем, но скоро поборола в себе эту слабость и безразлично сказала:

— Сам знаешь, незваный гость хуже лихого татарина…

— Я вот тут рядом с твоим домом был, — соврал Костричкин, — ну и соблазнился… Загляну, думаю, заодно к негритенку… поди, своего начальника, это самое… руководителя, не выгонит несолоно хлебавши…

— Ах, держите меня, а то упаду!.. — рассмеялась Зоя, хватаясь за живот. — Вот еще сыскался начальник… Ты хоть на ночь меня не смешил бы… Какой ты руководитель, если ничего не смыслишь в нашем деле? Ты даже не знаешь, как надо в руке ножницы держать… А в женский зал никогда носа не показываешь — боишься. Подловишь в коридоре их главную, для отвода глаз скажешь: «Как там у вас дела? Порядок?.. Ну, лады, лады». И снова забиваешься в свою каморку, чтобы любовные да всякие такие интрижки плести…

— Ладно, ладно, хватит критики!.. — недовольный, оборвал ее Костричкин. — Лучше давай настроение поднимем. Я вот маленько коньячку принес. — И он вытащил из кармана пиджака бутылку «Плиски».

Зоя далее не взглянула на коньяк, а только поморщилась и резко сказала:

— Убери немедленно эту отраву!.. Все, Федор Макарыч, больше не пью я… замуж хочу выходить…

Костричкин поначалу не придал значения ее словам, он был уверен, что у каждой одинокой женщины лишь одно на уме — поскорее выйти замуж, но потом призадумался, почему такие речи завела она именно сегодня. Неужто Зоя успела пронюхать про отъезд жены? Выходит, успела, раз намекает о замужестве. Анна Григорьевна, конечно, кого-то знала из парикмахерской, недаром ей было известно про «негритенка». Вот она сама, видно, и оповестила, что бросила мужа. А Зоя скорее уже сети плетет, с лучшей стороны себя показывает, мол, не пью я теперь и женой буду верной. Вот она, женская хитрость, только Зоя не на дурака напала, его вокруг пальца не обведешь, он насквозь видит этих женщин, в таких делах он калач тертый.

— Прямо чудно мне это слышать, негритенок, — усмехнулся Костричкин и покачал головой. — Перед тобой напиток богов, сгусток южного солнца, а ты такое говоришь… Нет, не к лицу тебе, не к лицу… Ты лучше тащи-ка сюда рюмки, давай глотнем с тобой по капочке…

— Нет, Федор Макарыч, не уговаривай меня, бесполезно, — стояла на своем Зоя. — И рюмки никакие не жди, тут тебе не распивочная… Я вот спать сейчас ложусь, завтра вставать рано надо, за Степкой еду под Истру… Ты забирай-ка свой коньяк да отчаливай поскорее домой, время уже позднее…

От прихлынувшей обиды уши Костричкина покрылись красными пятнами, редкие усы задрожали, будто росли на киселе. С немалым трудом сдерживая себя, чтобы не взорваться криком, он долго сопел, нервно покашливал в кулак, наконец надтреснуто вымолвил:

— Вот и пойми женщину, то она перед тобой душу наизнанку выворачивает, а то уже и на дверь указывает… А если я не собираюсь домой, если я у тебя хочу остаться?.. Что ты на это скажешь?..

Словно не слыша Костричкина, Зоя прошлась нервно туда-сюда по комнате, посмотрела на часы, которые уже показывали без пяти одиннадцать, потом резко повернула к нему лицо, холодно сверкая черными глазами, непреклонно отрезала:

— Не бывать такому, Федор Макарыч, никогда не бывать!.. У меня еще ни один мужчина не ночевал. Ты забыл, что я мать, у меня ребенок… А если я сперва с тобой глупости позволила, так знай, я до сих пор казню себя за это…

Костричкин обежал печальными глазами скромную комнату Зои, в которой было чисто, уютно, во всем виделась заботливость женских рук, снова вспомнил опустевшую без Анны Григорьевны свою просторную квартиру, и ему еще больше стало жалко себя, уже далеко не молодого и, выходит, никому не нужного. Вот, оказывается, и Зоя терзается, что была с ним в связи, а сейчас все поглядывает на часы, никак не дождется его ухода. А он-то вообразил, будто она расставила ему сети, собирается женить на себе. Стало быть, никто в нем не нуждается, все бегут от него как от чумы.