Василий Андреев - Арина

— Вот шел я домой и ломал голову, что мне делать с этими часами. Ну, скажем, подарили бы барометр, тогда другой разговор. Ведь пчелы мои живут по погоде, а не по часам. Иной раз смотришь, в небе вроде ясно, а они забились в ульи, гомонят сердито. Ну, понятно, тут жди дождя. А когда и небо хмурое, но пчелы хоть бы что, спокойно улепетывают за взятком. Стало быть, мне и барометр ни к чему, пчела почище его погоду чует. Вот я и надумал подарить часы Мите, чтоб он в школу больше не опаздывал. Ты как, сынок, согласен получить их на таком условии?..

Мать поначалу не могла понять, шутит отец или всерьез говорит, и, поглядывая то на него, то на сына, лишь молча моргала глазами. А он почему-то сразу поверил отцу, онемел от счастья и не мог произнести ни слова.

Да и кто бы на его месте не лишился дара речи в то время в Сотовке? После войны прошло всего несколько лет, в каждом доме еще оплакивали погибших, многие верили, что они живые и вот-вот вернутся. Жили все в нужде, из колхоза на трудодни почти ничего не перепадало, кормились в основном с огорода. Одевались бедно: мужчины ходили в выцветших фронтовых гимнастерках, женщины облачались в ветхие лицованные-перелицованные платья. Ребятишки носили одежду с чужого плеча: широкие пиджаки до колен, длинные рубахи не пришедших с войны отцов и старших братьев. И во всей Сотовке тогда было лишь двое часов, если не считать настенные и будильники. Карманные, на серебряной цепочке, с давних пор носил завуч школы, горбатенький близорукий старичок, потерявший всех сыновей в войну; да еще наручные, с витым золоченым браслетом, были у председателя колхоза, который пустой рукав аккуратно подтыкал под широкий ремень с пряжкой-звездой. И вот теперь в Сотовке появились третьи часы, да не какие-нибудь, а на семнадцати камнях, с красной секундной стрелкой.

Он нечаянно прикрыл часы ладонями и, ошеломленный, чуть не вскрикнул: оказывается, они еще и светились, горели в темноте зеленым стрелки, каждая цифирька… Его подмывало немедленно бежать к Ванюшке Ползункову, который жил через дом на другой стороне улицы, чтоб поделиться с дружком своей радостью. Конечно, не мог тот уже спать, а если дрыхнет, то поскребет он в оконную раму, как всегда делал, вызовет Ванюшку на улицу. Такие часы и в темноте все показывают…

— Митя, ну что же ты молчишь, будто язык проглотил? — спросил отец и погладил его по голове. — Скажи, ты с часами-то не будешь опаздывать в школу?

У него влажно засверкали глаза. Ну что отец еще выдумывал?.. Как можно опаздывать с такими часами!..

— Я теперь никогда не опоздаю!.. — во весь дух выкрикнул он. — Никогда, никогда!.. Честное слово… вот убей меня молния!..

С того дня Дмитрий больше не опаздывал в школу ни на один урок, за что учителя его ставили всем в пример. И он постепенно так приучил себя к точности, что уже не мыслил, как можно, скажем, опоздать на лекцию в институт, на комсомольское собрание, даже на свидание. Это у него переросло в необходимость, в неписаный закон. Любопытно, что Дмитрий не позволял себе появляться и раньше нужного часа хотя бы на минуту, он любил приходить всегда точь-в-точь, тютелька в тютельку. Если случалось, что оказывался где-то пораньше, чем надо, то не заходил пока туда, а какое-то время бродил поблизости, читал объявления, рассматривал мемориальные доски на домах, соседние памятники. У Дмитрия, как он шутил, развился некий «пунктик»: хоть побей его, хоть казни, но не мог он переступить нужный порог минутой раньше или позже срока. Оттого-то теперь и стоял он у газетной витрины, поглядывая на часы. А когда осталось ровно три минуты до девяти, бросил в урну недокуренную сигарету и размашисто зашагал к воротам больницы.

В этот час на больничном дворе было совсем безлюдно, что Дмитрия не удивило, он знал, больным по утрам гулять некогда. Сейчас они на завтраке, потом начнется врачебный обход, во время которого им надо обязательно лежать в постели. А после обхода кого пошлют на рентген, кого отправят на процедуры, кому придется не меньше часа томиться в ожидании консультации профессора. Лишь незадолго до обеда они выйдут на этот зеленый двор, в примыкающий к нему старинный парк и будут бродить там вдоль аллей, рассказывая один другому все о том же самом, о своей болезни. Дмитрий подумал, что половина всех болезней, пожалуй, отпала бы сама собой, если б человек мог о них напрочь забывать. Конечно, со временем ученые сумеют переключать мысли больных, отвлекать их от этих подтачивающих силы дум, тогда и лечить людей будет гораздо проще.

У парадного крыльца больницы, над которым выступал козырек-навес с декоративными завитушками по закрайкам, Дмитрий встретил застенчивую Наташу Астахову. Он ценил эту хирургическую сестру за ее доброту к больным, за безукоризненную точность во время операции. С ней всегда легко было работать, она как бы заранее угадывала намерение хирурга, в любую секунду знала, какой подать инструмент, какой препарат. И Дмитрию, не верившему ни в какие приметы, все же приятно было, что с утра сегодня он первую увидел именно Астахову.

— Дмитрий Тимофеевич, вы всегда минута в минуту!.. — удивилась Наташа, как обычно краснея. — Ну что за точный вы человек!.. Хоть бы раз немножко опоздали…

— Это моя слабость, Наташа, не могу иначе… Такой уж я чудак-рыбак, — усмехнулся Дмитрий.

— Вы, наверное, какой-нибудь королевский отпрыск… — пошутила Астахова. — Говорят, точность — вежливость королей…

— На мое счастье, в России таковых не было. А наши императоры, кажется, не всегда отличались точностью.

Перед самой дверью Наташа приблизилась к нему, совсем тихо, с тревогой в голосе спросила:

— Скажите, а это правда, будто Дорохина из десятой палаты не хочет, чтоб вы ей делали операцию?

— Совсем наоборот, она ее ждет не дождется, — не задумываясь, ответил Дмитрий. — Да и какой резон?.. Операция не опасная, можно считать, пустяковая. Организм у этой женщины абсолютно крепкий, никаких сопутствующих болезней у нее не обнаружено…

— Нет, вы не поняли. Я слышала, она от вас отказывается… Просит, чтоб ее Калинцев оперировал.

Дмитрий на минуту задумался, ломая широкие, как у отца, брови. Что за чертовщина такая?.. Видно, это недоразумение. Почему она вдруг отказывается?.. И как Калинцев станет ее оперировать, когда он уже второй месяц лечит Дорохину, провел почти всю необходимую подготовку к операции?..

— Этого не может быть, Наташа, — уверенно сказал Дмитрий. — Правда, меня тут два дня не было в больнице, но все равно… Впрочем, ладно, сегодня выясню. — И он придержал дверь парадной, пропуская Астахову вперед.

В девять пятнадцать все врачи сошлись в ординаторскую, где в это время каждый день устраивалась пятиминутка. Поскольку главврач был в отпуске, то вела ее Алиса Васильевна, полная коротконогая женщина средних лет, в своем тесном кургузом халате похожая на кубышку. В больнице ее за глаза все звали Лисой-Алисой, она уже около полугода исполняла обязанности заместителя главного врача по лечебной части и Дмитрию почему-то не нравилась. Если б его спросили, чем не мила ему эта женщина, то он, пожалуй, и не ответил бы, вроде ничего плохого она ему не делала. И все-таки он ее недолюбливал.