Матильда Юфит - Осенним днем в парке

Нина немножко боялась за Костю, тревожилась, как бы он не попал впросак, в глубине души надеялась, что Богданов заинтересуется Костей, обратит внимание на него, может, примет участие в его судьбе.

Но Костя держался в сторонке, фыркал, сверкая своими мрачными глазищами. Не то что Володька Кузнецов. Тот блистал остроумием, болтал, очень удачно и к месту рассказал, какие у него на заводе прекрасные кадры молодых рабочих. И Богданов даже переспросил, как называется его завод.

— А что вы выпускаете? Все ту же допотопную продукцию? — подал голос Костя.

Володька Кузнецов побагровел и не удостоил его ответом. Не заметил и не услышал. И Нина, боясь, что Костя «заведется», стала его угощать и отвлекать. Очень уж шальной этот Костя, ничуть с возрастом не изменился…

Как странно, сколько лет прошло, оба почти старики, а душа все полна нежности, как прежде, когда они очень нравились друг другу, очень стеснялись друг друга. Вспоминалась ей березовая роща в их городе, солнце, гибкие, струящиеся с берез ветки, пронизанные и облитые золотом ранней осени, когда Костя, хмурясь, сказал ей, что она, в своей белой блузке, гибкая, похожа на березу. И ткнулся горячими, влажными, как у жеребенка, губами ей в висок.

Как и когда она потеряла Костю, как разошлись их пути, Нина и сама не знала. Когда Костя уехал учиться, она ни о чем не спрашивала и никакого слова с него не брала. Слишком молодые были оба, неопытные. Жажда жизни была в них тогда сильнее, чем жажда любви. Костя немного пугал Нину своей стремительностью, мрачностью. Она была такая ясная, спокойная. Костя со всеми ссорился, спорил, даже против Сергея Богданова выступал. Она очень осуждала его за это…

Конечно, она плакала, когда Костя уехал, но так, чтобы никто не знал, не подозревал. Костина мама спросила у нее:

— Что тебе пишет Костик?

Нина повела плечиком:

— Почему он должен писать мне? Он прислал письмо в нашу ячейку.

Она соврала. Костя писал. Это были странные, пугающие письма, полные намеков, недосказанностей. Она совсем растерялась, хотела ясности, определенности, чтоб письмо начиналось: «Дорогая Нина» — и кончалось: «Твой Костя». Но разве можно было добиться у Кости определенности? Он измучил ее. Нина даже обрадовалась, когда ее послали на работу в область, — надеялась отвлечься, забыть Костю. Может, и не забыла, но отвлеклась, работа была сложная, интересная. С Костей они встретились уже через много лет в Москве, он был женат. И у Нины чувство поутихло, угасло за это время. Костя несколько раз приходил, заговаривал о прошлом, упрекал, что она во всем виновата. Она спрашивала: «Почему я?» — «Ну, не ты, а жизнь». — «И жизнь не виновата, никто не виноват». — «Вот и теперь любишь, чтобы все гладко, без углов, чтобы никто не виноват…» — «Это ведь не я вышла замуж, а ты женился…» И прервала эту бессмысленную канитель, сказав, что уезжает в длительную командировку, на год.

Нину тогда только что взяли в центральный аппарат, она даже подозревала, что какую-то роль в ее выдвижении сыграл Миша Богданов, — ну как она могла начать свою деятельность с какой-то скандальной личной истории? Не хватало только, чтобы Костина жена пошла на нее жаловаться…

А Костя поверил, что она уезжает. Исчез из ее жизни. Когда встретились, он уже успокоился, держался как друг. Нет, она всегда знала, что он ненадежный. Интересный, талантливый, может даже необыкновенный человек, но ненадежный. Из тех, что и свою и чужую жизнь исковеркает и не заметит даже… Костя поступал не как все и чувствовал не как все.

Может быть, если б Костя был более настойчив… Но как он мог быть настойчивым? Все еще неустроенный, неуживчивый. То его выгоняли с работы, то он сам уходил. Заводской квартиры лишился, жил на окраине в развалюхе. Нет, не до личной жизни ему было, не до любви. И очень уж они не подходили друг другу — сдержанная, умеренная Нина и порывистый Костя. Кроме того, очень уж самоотверженно несла свое бремя Костина жена.

Все, что было когда-то, давно забылось, но замуж Нина так и не вышла: хороший человек не попался, плохой ей ненадобен. Она и одна прекрасно жила, вся ее жизнь в работе. А нежность к Косте все-таки осталась, тайная, скрытая даже от нее самой…

И сейчас, танцуя, она мягко, с какой-то жалостью смотрела на Костю.

— Как твое изобретение?

Костя дернулся, лицо его исказилось, и Нина поспешила предупредить события:

— Ну ладно, ладно, об этом в другой раз, хорошо? Какой ты бледный сегодня… Ты чем-то недоволен?

— Не сказал бы…

— Заметил, как поседел Богданов?

— Не обратил внимания…

— А на что ты обращаешь внимание? — уже с укором, с досадой сказала Нина. — Почему ты такой худой? Ты отдыхал в этом году?

Костя отрицательно замотал головой.

— Помнишь березовую рощу? — вдруг сказала Нина. — Я-то помню… — И, уже не владея собой, спросила: — Как твоя семейная жизнь? Ты счастлив?

— Зачем ты спрашиваешь?

— А разве старый товарищ не может про это спросить?

Костя задумчиво, наступая ей на ноги, танцевал.

— Как славно, что ты нас сегодня собрала…

Нина ответила механически:

— Легче подготовить профсоюзный пленум, чем всех вас собрать…

Музыка уже отзвучала, а они все еще двигались, думая каждый о своем, пока их не заставили очнуться аплодисменты.

— Э, это неспроста, — лукаво сказал Богданов, — э, это, кажется, неспроста…

— Старая любовь не ржавеет, — подхватил Кузнецов, не подозревая, что бьет по больному месту. — Я не забыл ваши прогулочки… Маня, отвернись и не слушай, — крикнул он жене, — теперь можно признаться — я ревновал, как Отелло…

— Да ну? — притворилась веселой Нина. — Ой, как жалко, а я не знала… Володька, противный, почему ты скрывал?

— Что-что, а скрывать он умеет, — ехидно сообщила жена Володи.

— От тебя скроешь, как же! Домашний ОБХСС.

— Знаете анекдот? — не вытерпела Роза. — С мужем надо обращаться, как с собакой, — кормить, мыть и выпускать вечером погулять…

— Хо! — загрохотал Кузнецов. — Погулять? Вечером? Вот именно…

Даже тихий пенсионер, муж Лиды, залился смешком, забулькал, как будто молоком захлебнулся.

— Какая ты циничная, Роза! — кокетливо возмущалась Лида. И отчеканила: — Ци-нич-на-я.

— Почему циничная? И при чем тут я?.. Анекдот — это же народная мудрость… — наивно оправдывалась Роза.

— О, Роза, Роза, неувядаемая ты роза, — сказал Богданов.

Не смеялся только Костя. Он опять налил себе вина, выпил и мрачно уставился на Розу.

— Что? — спросила та натянуто. — Хороший анекдот? Тебя-то погулять выпускают?

— Пошлость, — Костя передернул плечами.

— У нас такой изысканный вкус? — Роза снова стала балаганить. — Вот не подозревала…

Нина поспешно принялась вспоминать их родной город, даже попыталась втянуть в беседу Елену Дмитриевну, но та в это время очень смешно показывала режиссеров и певцов, которых встречала у своей актрисы. Мужчины предпочитали политику. Они тормошили Богданова: он-то все знает из самых, как говорится, верных источников. Вхож небось в очень высокие круги, так пусть объяснит… Женщины успели перебрать все острые темы, поспорили о воспитании детей, о модах, переворошили романтические истории своих знакомых. Шурочка уже в который раз жаловалась на свою невестку. Только Роза помрачнела. От жирной пищи у нее заныла печень, ей вдруг стало тошно и трудно выглядеть игривой, веселить всех двусмысленными шутками; женская болтовня ее раздражала, и, ища разрядку своему настроению, она вдруг крикнула через всю комнату: