Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

Зырянов схватил веточку и дорисовал:

ПРОВОДИ В ЖИЗНЬ…

Он быстро стер.

— Этот узор зарисован в моем мозгу на всю жизнь. Должно быть, муравьиной кислотой втравился… Дальше строки потекли непрерывно, с листочка на листочек. С листочков — углем на березы, по лесу дальше и дальше. Все лето. Бесконечно!.. А смысл этих линий скрывался, как в воду! Как смысл геологических слоев — узора линий в берегах под урезом воды на Выми и на других реках… Я видел береговой узор грамоты, а под урезом таились в книге неизведанные тайны мыслей.

Сеня отвернулся и закусил губу. Он смотрел на шурфы, которые совсем не подвигались к горе. Потом вскочил, и все ребята поднялись за ним. Зырянов, не глядя на них, сказал:

— Я научился отлично писать. Конечно, печатными буквами. Но прошло еще три года, прежде чем удалось узнать смысл этих значков.

— Василий Игнатьевич, — нетерпеливо сказал Сеня, — по вашему плану, когда мы с вами подойдем к горе?

— Вы со мной не подойдете к горе.

— Почему? — спросил Женя.

— Потому что гора не подойдет к вам.

Сеня медленно, сопротивляясь, покраснел. Отвернулся и, чтобы скрыть, пошел к шурфам. Но товарищи заметили. Пошли за ним.

Перед вечером подошла из-за мыса лодка Николая Ивановича Меншика.

Пинеженин неслышной своей походкой подошел к костру, а Тихон Егорович следовал за ним, усмехаясь.

Пинеженин молча снял свой древний колпак. Он удерживал в одной руке заступ и преогромнейшее копье, превышавшее его рост почти вдвое. За плечом висел лук, не превосходивший его роста, и колчан стрел сбоку. Василий с детским любопытством не сводил глаз с Николая Ивановича. Он испытывал невольное почтение к живому представителю достославных предков.

Ребята встретили его весело.

— Запоздали ради сих вещей, — Черемных осторожно вынул из карманов обломки пород. — Николай Иванович изрядно поработал.

— Вот спасибо!.. Ну, после ведерка пшенной кашки послушаем твою сказку дальше, Николай Иванович!

— Неужели вам интересны эти сказки? — спросил Сеня нарочито, как всегда.

— Очень интересны, — сказал Зырянов. — Может быть, сказка отражает историческую действительность. Представь только, что русские открыли Северный морской путь в шестнадцатом веке! И устроили сильную колонию на дальнем востоке Азии задолго до Ермака! К тому же мирным путем, если верить товарищу Меншику. Необычайно интересно!

— Мне верь, — успокоительно отозвался Меншик.

— Расскажите подробнее об этом, Николай Иванович.

— Зря вы сунулись к нам, папаша. Жалею я вас, — начал Сеня после ужина.

— Пошто? — спросил пинеженя озабоченно.

— Мы сами думали: курорт. Оказалось — никуда не годное меню. Скоро месяц, как мы не видели драмы.

Пинеженя внимательно слушал, озадаченный странными звуками как будто русской речи.

— Я не говорю также о культурных развлечениях, потому что не знаю, известно ли вам, что это такое: развлечения?

— Такое слово не пойму, — сказал Николай Иванович.

Пинеженя вглядывался в собеседников, и семь человек один за другим опустили глаза перед его прямым взглядом.

— Неславно пришлось вам, как только вы живы, — сказал древнерусский человек, и никто не решился угадать: всерьез или смеялся над ними. — А мы сызмальства привыкли обходиться, нам ничего. Слаще сахару ничего не ведаем.

— Ага, — сказал Тихон Егорович, — сахар все-таки есть у вас.

— В Русском Устье кто достал кусочек за большие деньги, то уж к нему все шли посмотреть и лизнуть. А он не всем давал. Слизнете, скажет, самому посмотреть не останется. Старому-то уж даст: старый лизнет — ему и помереть можно, сахар едал.

Все молчали, Сеня перестал зубоскалить.

— Торговый человек один сказал в Русском Устье: из человеческих и собачьих костей варят сахар.

Все молчали. Тихон Егорович вздохнул.

Пинеженя былинно повествовал:

— В Русском Устье пробовали из одних собачьих. Не сварился сахар. Велика Русь, — сказал он, заметив, что над ним смеются.

— Очень велика. Но вы, Николай Иваныч, не умаляйте себя, — сказал Василий почтительно. — Вы человек старинный — дорогой. В старом золоте меньше олова. Сказывайте вашу сказку.

— Ты верь, — убедительно сказал Николай Иванович, обратившись к Зырянову, — я говорю не мою сказку: от наших прадедов наследство. Прадеды получили верные сказки от до́сельных людей и нам вычитали слово в слово. Сказки наши писаны на берестах, рукою самого Тарутина Первова, а потом сына его Агафангела и правнуков, до Агафангела, отца Семена и прадеда Сени, вот этого. Ты, Агафангелов Семен, вернись в Русское жило́! Надо Сказку починить и продолжать.

— Почему вы называете «Русское жило», а не «Русское Устье»? — спросил Женя.

— Русское жило — это старое название Русского Устья, — сказал Зырянов.

— В Русском Устье начали службы справлять и сами вовсе чтение утратили. Какие были у них сказки, по безнадобности пожгли.

— Пожгли? — закричал Сеня.

— Почитать не умели, а топлива не хватает, — сказал пинеженя.

— Историю России пожгли! — сказал Сеня.

— А вы помните, что было в сказках? Вы их читали? — спросил Василий.

— На берестах писали, вот это старина! Мне бы почитать, — сказал Сеня. Он был смущен и обеспокоен и старался скрыть это. — Вы ведь тоже писали на берестах, Василий Игнатьевич.

— Ты бы ни слова не разобрал, чудак, — сказал Зырянов, — там письмо шестнадцатого века, хитрое.

— Хитрое, — подтвердил Николай Иванович.

— Значит, ты видел?

— Видел.

— В церковных книгах видел?

— Этого нет у нас.

Черемных подошел поближе.

— Церковных книг у вас нет? — сказал он. — Вот так сказка! Без книг все службы правят?.. Изустно, как вот ты сказку сказываешь?

— Не служат, — миролюбиво сказал Николай Иванович.

— Не служат службы? — сурово и строго сказал Черемных. — За что же попу деньги платите?

— Нет попа у нас, — совсем кротко сказал Николай Иванович.

— Зачем же церковь у вас? — гневно спросил Черемных.

— И церкви нет. В Сказке написано, что была когда-то.

Черемных, негодуя, пошел мыть ведро. Он заметил, что ребята «скалят зубы».

— В каких же ты книгах видел старое письмо? — спросил Зырянов.

— В книгах не видел, а только на берестах, — сказал Меншик.

Зырянов удивился:

— В самом деле существуют эти бересты?.. И древним письмом писаны? Да они бы рассыпались за четыреста лет! Труха осталась от берестяной летописи, если такая была…

— А вот сберегли же, — с гордостью сказал Меншик.

— Тебе ученый человек, студент, говорит русским языком, пойми! — сердито заговорил Черемных, укрепив над костром чистое ведро с водой для утренней каши. — Не может существовать твоя летопись: место у вас сырое, бересты почернели.