Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

Много ли человечеству знаемо? А про узор земли? Вдруг — не известно человечеству? Тогда откуда узнаешь?

Из самой земли, что ли…

Народ не интересуется этим, на Выми никто не думает об этом, я один. Значит, это нестоящие вещи и неправильные мысли?.. «Ты эти мысли кинь», — все говорят. Говорили. Давно совестно стало заводить разговоры об этом. А жалко было — бросить мысли.

Но не менее тяжело и непосильно было — «ну́жнее» лечения на муравейниках — сознавать разноречье своих интересов и стремлений с желаниями и намерениями отца, старших братьев, жителей всего мира. Ненужное миру — дивное, ребяческое, недостойное взрослых лесорубов и лоцманов. Побаиваться надо увлекательных мыслей.

Все люди видят сны, а я же не вижу. И монахи лечили, не вылечили. Может, у меня голова устроена не как надо?

Вася не знал, что в маленьком мире, населяющем одно село, мало и мыслей. В большом народе — и мысли больше.

Его мир был его рамкой. Его народ — какой есть — был его авторитетом. При всем сознании своего ума, окажешься по уму не стоящим народа. Уверенность в своем уме — получить от народа. Мыслить, как народ… Если народ мыслит, как ты…

Если народ — как ты?.. Вот это и значит что ты — как народ.

Искал в народе свои мысли бедный мальчик — не нашел. А мысли сами рвутся из рамки — а порывать с мирской мыслью «очень нужно», до боли, до страха. Что делать? Надо воссоединиться с миром. Что надо?.. Чтобы мир принял его мысль…

Мир слишком долго не шел к Васе. У мира слишком долгая жизнь, Васе не дождаться, Васино детство пробегало быстрее. Он пошел к миру.

Осенью Митьку отвезли в Серегово к тетке, он начал учиться в школе первой ступени. А Васю сделали председателем волостного комитета помощи семьям красноармейцев и погибших партизан.

Белые при уходе с Выми отомщали народу, а особенно лесорубам, и сожгли лесопильный завод. Не стало и лесоторговцев, заготовка торгового леса прекратилась. Только один лоцман получил работу летом 1921 года — Вася Зырянов.

Через Вымьваиль прошли городские, из самого Питера, не то из Москвы. Называли себя «экспедиция»; по-видимому, это было ученое название артели. Их начальник Иван Андреевич спрашивал проводника и надежного лоцмана, знающего реки за водоразделом. Такого лоцмана не было на Выми. Ивану Андреевичу порекомендовали Васю Зырянова, который дерзал сплавляться везде, и ему везло. Вася тоже не плавал за водоразделом.

Иван Андреевич сделал доклад на открытом собрании партийной и комсомольской ячеек. Чуть не все село собралось перед Советом, кулаки тоже пришли послушать ученого-большевика.

Он был широкоплечий, невысокого роста, с простым лицом, похожий на всех вымичан. Широкий лоб казался низким под спадающими густыми волосами… Одно было удивительное у него, невиданное: блестящие стекла перед глазами, очки.

Доклад назывался: о политическом положении, — обыкновенно, как все доклады. Иван Андреевич рассказал спокойно и очень понятно о том, как новая власть спешит научить рабочих и крестьян строить новое государство и управляться с ним. Надо спешить в этой науке и учебе, а учителей, таких, кому можно доверить, почти что еще нет.

— Ленин сам прочитал две лекции студентам — вот таким, как вы.

Студенты думали о себе то же самое, что и вы о себе: можем ли мы разобраться в таких делах, в которых ученые не разобрались.

Но великий ученый Ленин уважает нашу мысль гораздо больше, чем мы сами. Он просил не смущаться тем, что не сразу все будет понятно в таком трудном вопросе, как вопрос о государстве. «…Никогда не следует ждать, чтобы можно было в краткой беседе, за один раз достигнуть полного выяснения этого вопроса».

Ленин сказал своим неученым слушателям, как равным, что он надеется еще обменяться мнениями с ними.

Он посоветовал им прочитать некоторые книги и опять предупредил, что не следует смущаться, если покажется трудно: потому что непонятное на первый раз поймете при повторном чтении. Потом Владимир Ильич еще раз напомнил, что не следует смущаться, если не сразу все будет понятно. «Этого никогда почти не бывает ни с одним человеком». Но, возвращаясь к предмету, перечитывая книгу и обдумывая с разных сторон, вы добьетесь того, что будете понимать если не все, то, по крайней мере, большую часть…

«И вы верьте своему здравому уму трудящегося человека, — сказал Иван Андреевич, — как верит и уважает народный ум товарищ Ленин».

Вымьваильские охотники так довольны были его словами, что стали хлопать вслед за отпускниками-красноармейцами, которые принесли эту замашку из России.

Ваня толкнул Васю с силой, Вася ответил ему понимающим взглядом, и оба с надеждой почти уже уверились, что все устроится.

У постели Василия сидел новый начальник Главнефти, Иван Андреевич, и кричал, наклонясь к его уху:

— Крелиусный станок уже на Полной. Жду телеграммы о начале бурения!

Василий в оживлении попытался сесть, но свалился.

— Ты должен немедленно уезжать! — крикнул Иван Андреевич. — Путевка на два месяца, а там продлим.

— Из Москвы самолетом прямо и до Полной, — тихо сказал Василий.

Иван Андреевич рассмеялся:

— На Полную тебе маршрут указан — через Крым!

Василий напрягал слух и внимательно смотрел.

— Где Меншиков?

— Меншик исчез и не разыскан пока. Это какой-то проходимец и, возможно, белобандит из шайки, зверствовавшей в годы гражданской войны на Индигирке. Фамилия его не Меншиков, а Меншик. Его разоблачил младший брат, которого привез из Якутии другой молодой человек. Оба — твои преданные приверженцы. — Иван Андреевич вынул записную книжку и нашел их имена: — Семен Агафангелович Тарутин Русский-Жилец и Савватей Иванович Меншик.

— Где они?

— Тарутин приехал с направлением от якутского Совнаркома учиться. Меншик Савватей Иванович потребовал, чтобы его командировали на Полную в качестве твоего личного доверенного… По рекомендации Лидии Максимовны мы так и сделали. — Василий озабоченно взглянул, Иван Андреевич улыбнулся. — Так что Савватей на Полной, в распоряжении бригадира Мамеда Мухамедова.

— За какие это заслуги Тарутина послал в Москву Совнарком Якутии? Это опять Сенины сказки.

— Именно так. Он вообще знатный человек Якутии, орденоносец. Теперь Тарутин нашел какую-то замечательную летопись, называемую Берестяная Сказка. Она уже доставлена в Академию наук. Сказка по-новому освещает историю появления русских на Индигирке.

Изможденный, бессильный даже думать — даже на самую любимую тему, Василий подчинился инерции воспоминаний, питавших его мозг все время болезни, восстанавливавших его силу, его уверенность в себе — его здоровье.