Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

Мутная река устьем пала в Нярзомское море с полуденные стороны.

Река невелика, через можно перебросить камнем. Называется у самоедов Се-яга, Проходная река, по-нашему бы Волочанка: мелка, в грузу кочи не прошли, дожидалися с моря прибылые воды.

Грузу у них было в кочах четвертей по сту и больши. И началовож Лев Меншик повелел им тут сбирать наносной лес по берегу, что выносит в море сверху Печоры-реки и из иных рек.

Они лес посекли на дрова и склали на кочах, повезли с собой по Мутной Се-яге реке вверх. Началовож заставил всех лямку тянуть. Шли в кочах прибылою водою, а как вода спадала, ждали.

Видели — по обе стороны пустое место, тундра, и растет мелкий лес в вышину с четверть аршина и с пол-аршина, зовется ярник, а иного лесу никакого нет.

По обе стороны Мутные реки тем временем кочевала самоедь.

Зело нужен ход лямкою был — и поесть было неколи, нежели спать.

Се-ягой рекою тянулись бечевою двадцать ден и дошли до вершины той реки, до Налимьих озер, Ней-то, из коих вышла Се-яга. А вышла Се-яга из трех озер невеликих, одно другого меньше.

Учали между озерцами волочить запасы в павозках. Клали четвертей по десяти и больши, а проводили павозки от озера до озера паточинами.

Один павозок тянули два человека. Паточины от озера до озера по версте и меньши. Тянули, по воде бродячи.

От озера Мал-то до озера Ер-то и от озера Ер-то до озера Нгай-во-то.

А кочи тянули порозжие по тем паточинам всеми людьми.

От озера Нгай-во-то шли на волок до Длинного озера, Ямбу-то по-самоедски, из которого вышла Зеленая река. Сухого волоку с полверсты или больши, место ровное, земля песчана. Запасы носили на себе, на плечах, и павозки волочили конатами. Кочи тянули по каткам, конатами же, делаючи вороты, для того, что людей было мало.

Носили запасы, с кажного коча по сту четвертей и дрова, и павозки волочили, и кочи тянули ден с пять. А день и ночь единаков свет и не разнствует ничем, и учали сбиваться со счету дней».

Он плыл и сам среди троевысоких препятствий — за порогами пороги, за путью путь, за годом год. Не сказка? Легче было?.. Замечательно было!

Ночью он вышел из дому, уселся в лодке и ждал. Белая шуга спешила и шелестела вдоль борта, Вымь-река на бегу мерцала, как ветреное небо в звездах. Ваня явился, и они поплыли в молчании. Метельная поверхность реки сразу остановилась при лодке и тоже помолкла.

Вот когда было первое действительно самостоятельное плавание Васи — старые-престарые берега, знакомые-перезнакомые, и не пестрые и не узорные, а серые, снежные, ночные, неинтересные, раскрывались, как родимые берега великой надежды, и провожали в большой мир больших мыслей. Двое в лодке буйно захохотали от радости, двое ночью, посреди замерзающей реки.

На двадцать девятом километре лодку затерло окрепшим льдом. Вася и Ваня начали гулять в лодке и бегать. Плясали вприсядку, боролись и так прожили, приплясывая, несколько дней, а потом здорово замерзли. Выйти из лодки никак нельзя было, потому что река обязательно прогрела полыньи в тонком первом льду под снегом.

У Васи в один сапог попала вода и замерзла. Вася уже не мог уйти. Ване пришлось рискнуть и пойти за выручкой. Он благополучно достиг берега, оглянулся — и не увидел ни Васи, ни лодки: все успело занести снегом.

В Вымьваиле верный Митька хватился своего неверного друга и первый догадался, куда пропали Вася с Ваней: уплыли учиться! — но не стал реветь. Мать заметила эту перемену и сказала старшим сыновьям:

— Глядите у меня, большевики. Вы на охоту уйдете, а ваш сочувствующий сиганет в ученые, за Васькой Зыряновым. Вы у меня в ответе будете.

— А что, мама, сами если отвезем его в Серегово? Тогда он не убежит. И пусть учится. Жить будет у тетки.

Братья не ушли на охоту в этот день, чтобы на другой день отвезти Митьку. Счастливый мальчик собрал шумный расстанный митинг у своего дома.

Рано, до света, мать подняла его и поспешно одела. На дровнях лежало много одежды и картошка в кулях.

— Зачем так много? — спросил Митька.

Мать села сверху узлов, братья молча тронули лошадей. Еще с нескольких дворов выехали груженые сани. Поехала вся вымьваильская ячейка большевиков с комсомольцами, с семьями, с топорами и с ружьями — но не на Серегово, не вдоль реки, а в другую сторону — к лесу. Заинтересованный Митька увидел, что кулаки тоже вышли из своих домов и присматривались в сумерках. Спросили:

— Куда это все едете?

— На заготовку, а кто на охоту, — ответили.

В лесу братья собрали большевиков вместе с комсомольцами у последних саней в обозе. Алексей Васильевич, председатель ячейки, сказал:

— Докладчик Ваня Уляшев.

Митька, изумленный и обрадованный, увидел Ваню, а на санях поднялся и сел Вася.

Ваня торопливо рассказал, что его встретили сереговские охотники на дороге. Рассказали, что Латкин вынырнул-таки из Удорских лесов и захватил уже Серегово вчера. Должен быть сегодня в Вымьваиле. Белые зверствуют, большевиков режут с детьми.

Про Васю рассказал: его совсем занесло в лодке. Проискали с охотниками и мимо прошли бы, да собака-медвежатница облаяла Васину берлогу на реке.

Собачий лай — чудесный лай, жизненный звук! Но и он притих и угас, потушенный снегом не проникал в берлогу. Белая берлога на больничной кровати наглухо укрыла от всего мира, в сомкнувшейся вокруг тишине. Толстый слой снега не давал замерзнуть, а температура падала и отнимала силы.

Но все же он понимал, что не от холода стал равнодушным. От равнодушия — стало холодно ко всему на свете, к самому себе, к ярким слезам на темных, непрозрачных глазах у Самеда Алиева. Сказал Самеду неуверенным голосом недавно оглохшего еще не научившегося говорить:

— Ужас жизни не в смерти… а в бесцельности смерти.

Пафос бессильных слов истощенной жизни ужаснул Самеда. Он сказал, едва не рыдая:

— Ты не говори о смерти, я умоляю! Я проклинаю себя за то, что отпустил тебя в Якутию на такие мученья!

Василий посмотрел, как энергично двигаются губы и мышцы всего лица у Самеда, и сказал с видимым усердием, подавшим Алиеву некоторую надежду:

— Страдание жизни не от физических мучений… — Перевел дыхание и закончил: — а от бесцельности их.

— Вот об этом я и предупреждал тебя! Что эти мученья с кембрием напрасны и бесцельны!

По глазам Алиева можно было догадаться, не слыша даже ни слова, что он спорит опять против кембрия, и Василий ощутил прилив сил для ответа:

— Когда у человека есть высокая цель, он идет на мученья… За победу бросает жизнь с чувством торжества… и полноценности такой, что люди могут сказать… глядя на его смерть: «Вот это жизнь!»