Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

Сам не знаю, почему я вдруг переменил название колхоза «XVI век». Предложения обсудили и приняли со многими добавлениями. Каждый выступавший начинал с того, что хвалил меня, и в заключительном слове я сказал, что надо отметить большую заслугу Николая Ивановича Меншика, который доверил нам тайну Русского жила.

— Теперь какие предложения у вас товарищ Тарутин, относительно вас самих и ваших товарищей?

— Мы все хотим учиться, — сказал я, и первый раз в жизни у меня задрожал голос. Вдруг я почувствовал необыкновенный страх и стер пот со лба. Неужели сейчас исполнится моя мечта? Отец ведь сам учил меня, я не был еще в школе, даже начальной, первой ступени.

Но с ужасом и с твердостью я сказал:

— Хочу стать ученым и отработать науке… за то, что натворил.

— Ах, молодец! — воскликнул директор института.

— Удалец! — рявкнул Савва, и все в испуге замахали на него руками и позатыкали уши.

Я сказал:

— Товарищ Дубинин хочет стать инженером и строгать тракторы для Якутии. Но я не знаю, надо ли это ему, потому что он поэт и сочиняет замечательные песни и сам поет их.

— Мы его послушаем после заседания, — сказал председатель.

— Товарищ Петров хочет стать доктором почему-то. Товарищ Меншик хочет… То есть мы, его товарищи, хотим, чтобы он тоже учился, и он согласен.

Председатель поднялся и сказал:

— Правительство республики примет на свой счет ученье всех вас. Вы поедете на рабфаки. ЦИК объявляет благодарность товарищу Семену… Ваше отчество? И фамилия?

— Тарутин Русский-Жилец, — ответил я вдруг, сам не знаю как.

— Интересная фамилия. У вас паспорт при себе есть? Покажите, — сказал секретарь, взял у меня и сказал: — У вас в паспорте не так…

Председатель продолжал диктовать проект постановления:

— …Тарутину за его научный подвиг, увенчавшийся открытием замечательного уголка нашей страны — Русского жила и ценнейшего исторического памятника — Берестяной летописи, которая может по-новому осветить историю появления первых русских поселенцев в Якутии…

Тут он помедлил и продолжал так:

— По случаю этого открытия изменить фамилию Семену Агафангеловичу и впредь именоваться «Тарутин Русский-Жилец».

И это мне понравилось больше всего. Потом они отметили мою работу в Русском жиле и объявили благодарность всем Верным за содействие открытию и доставке Берестяной Сказки в Якутск.

Потом все аплодировали, и мне стало еще горше от мысли о погубленной мною самим… Эх! Что говорить. Надо сделать что-нибудь очень большое, чтобы… Но хватит болтать об этом.

И вот, Василий Игнатьевич, я надеюсь увидеться с Вами в Москве!

С е м е н Т а р у т и н —

Русский-Жилец.

Поднималась температура, мать рассказывала свой сон, потом спросила:

— А ты что видел?

— Ничего не видел.

Но я вижу — это же снится мне. Это же детство — а я уже взрослый. Кажется, я в больнице… Я сознаю, что я в больнице. Значит — не сплю. Опять это не сон.

— Что это за человек растет, который не видит снов! Надо его отвести в монастырь.

— Нет, нет, не надо меня в монастырь, меня не за что в монастырь. Знаю, что такое монастырь. Хозяйственники называют «монастырь», а это — тюрьма.

— Многих наших героев царско-помещичья и кулацкая власть отправила в Соловки, — сказал дядька-большевик.

— А вылечили монахи? — вдруг громко я спросил, и все, кто были в избе школы, засмеялись над подростком в огромной меховой шапке.

Вася покраснел, пот выступил под меховой шапкой. Но большевик взглянул с одобрением и ответил:

— Залечили многих. Насмерть. А кого не залечили, тот уж не выздоровел, нет!

— Одумайтесь, православные! Не слушайте антихристовых послов, как брата против брата, на кровь…

— Гоните кулака! — закричали лесорубы.

Пораженный Вася смотрел и слушал всею душой. Значит, не все люди одинаково мыслят? Вот бы у кого спросить!

Он смеялся от счастья, и многие смеялись над выгнанным кулаком. Большевику можно думать и говорить обо всем! И вдруг Вася громко спросил:

— Дядя! А большевики видят сны?

Навалившиеся сзади стукнули его по затылку, но большевик и на этот раз ответил складно:

— Господа пузатые мироеды нынче видят страшные сны. А трудящемуся человеку не до снов, сам знаешь — рад бываешь выспаться.

— Вот правда же! — радостно воскликнул Вася и спросил смело: — С какого года записываете?

Дядя сказал, что он может записать в Союз коммунистической молодежи в своей деревне, и спросил Васю о его отце. Вася не успел — за него сказали сереговские лесорубы:

— Этот парень — самый знаменитый лоцман и самый молодой из лоцманов.

Народ наслушался и ушел. Приезжие два большевика велели Васе уйти. Он упорно стоял, сказал:

— Не все ушли.

— У нас будет партийное собрание. Останутся только члены партии большевиков.

— А завтра будете говорить? — спросил Вася.

— Завтра утром мы уедем в другую деревню.

— Дядя, поезжайте в нашу, — попросил Вася и отвернул ладони вежливо назад, а плечи его убедительно опустились, и он просительно поглядел снизу вверх на дядю в солдатской одежде. У дяди было простое лицо, не толстое, и глаза как у лоцмана — вникающие. Дядя совсем просто рассмеялся. Вася сказал:

— Это близенько! Вам не тяжело будет! Я сам отвезу вас, вы только сидите в лодке!

— Ладно, так и быть, поедем в твою деревню.

— Не обманете?.. А то у нас Союза молодежи нет!.. А у нас комбед — Власий Попов! А в сельсовете жгут бумаги, что вы шлете…

— Не обманем. А ты вот что: собери сам ребят и девчат, поагитируй и организуй ячейку Союза. Сумеешь?.. Утром встретимся на берегу.

— Сумею! — воскликнул Вася и побежал на берег, к утру. До берега было близко, а до утра далеко, Вася не задержался на подробностях и, пропуская целое лето и часть зимы, сразу объявил Попову Власию устную повестку явиться в комбед сей же час.

А Попов приказал сопляку Ваське отнести комбеду такой ответ: что-де Влас не пожалеет всыпать заряд соли всем комбедовцам, кто пожелает прийти к нему за хлебом за солью.

А Ваня, двоюродный, живо зарядил дробовичок и сказал нетерпеливо, сдерживая радость:

— Айда!

Буйно хохотали от радости двое ночью в лодке посреди замерзающей реки. Можно было учиться ночами напролет. В углу топилась железная печурка, вечно бурлил кипяток, всю зиму чай был густой — Вася клал в чугунок осьмушку чаю, пятьдесят граммов. Когда глаза слипались, он выпивал стакан чаю. Сахар у него тоже был, и, кроме того, был хлеб. В лавке Госторга этого хватало, и заведующий разрешил, потому что сторожба считалась круглосуточная. Сторожеванье было спокойное; Вася сымал с себя лишнюю одежду в жарко натопленном уголке лавки, чтобы зря не изнашивать, и впивался в книгу и всеми помыслами — в берега начального знания. Берега медленно и неограниченно расходились впереди, извилистые берега истока многослойного знания. Иван Андреевич взял Васю за ухо: «Пользуйся, брат, революцией, учись грамоте и приходи ко мне в Горную академию, я расскажу тебе о нефти все, что знаю сам». Действительно ли слои непрерывны, бесконечны?.. Так хотелось, чтобы они связались в единый узор. Но вдруг, под утро, они круто уходили под урез сознания, и Вася беспамятно засыпал от усталости, причиненной познанием.