Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

К сожалению, несмотря на классовую сознательность и дисциплину, Митькины сочувствующие проболтались о важном решении «Союз-комбеда». Отцы-мироеды со своим молодым советником Власием Поповым, недавним председателем комбеда, оценили Митькину программу как отражение замысла его братьев-большевиков и в страхе подняли грозный шум на селе. Они потребовали, чтобы родители обуздали своих детей.

Комбед между тем вовсе еще не решался действовать. Но запальчивость кулаков и наскок рассердили бедноту и повысили ее решимость на неслыханное дело: открыть амбары и лари. Нашли попрятанное зерно. Для того и попрятано было поближе, на виду.

Народ сразу понял, что это не все, но не хотел искать.

— Это светопреставление! — кричал мироед.

Беднякам в чужих ларях свое казалось чужим. Но все признали свой хлеб, когда ели его истово, и все почувствовали, что это справедливо. И уже не голод, а справедливость возмущала людей против тех, кто прятал для себя, не жалея других. Тогда искали опять и взяли остальное, и мироеды опять кричали, что будет светопреставление.

Все ели ягель, белый мох.

В конце зимы спохватились, что съедено все зерно, не осталось для посева, и к весне ближе пошли опять. Целая толпа с председателем искала, а Ваня охранял с дробовиком. Железным щупом истыкали печь и нашли. Старый мироед молча глядел и спокойно сказал:

— Мир перевернется.

Его предсказание передалось на улицу, где народ ждал, волнуясь. По улице пронесся крик:

— Нашли!

Подбежали новые люди, удивляясь:

— А как узнали, что у него есть еще хлеб?..

— Учуяли, что ли.

В основании печи нашли около килограмма зерна, а может быть, побольше, потом говорили, что больше. Понесли его в Совет и делили по зернышку. Председатель комбеда считал зерна, все смотрели и тоже считали.

Об этом деле долго говорили и возмущались: подумайте, десять фунтов хлеба, пять фунтов!.. Три фунта хлеба у человека нашли! Человек имел жестокость спрятать такой запас! Нет совести у людей.

С этими зернами люди вышли в поле и сеяли весной 1919 года.

Может быть, год и не был самым тяжелым; но людям запомнился мучительнее других лет, потому что извечное мышление, выросшее с вымьваильским миром и лесом, вдруг нарушилось, расстроилось и пало на Выми именно в 1919 году.

И мир начал переворачиваться в недрах, всем нутром.

Где это молодежь умирает за права?.. Какие такие права дала советская власть молодежи?.. А будет ли школа в Вымьваиле?.. И мы хотим бороться за права.

— Вот есть ли такая наука, чтобы объяснила, отчего земля узорчатая в берегах? И сочится везде водой, а где-то маслом, нефтью?

Все засмеялись, но «оратор» сказал убежденно:

— Есть такая наука!

Граждане примолкли, взглянули на Васю.

Митька поманил своих сочувствующих и за углом открыл собрание.

— Первый вопрос сегодня, — громко начал Митька, — кто хочет пойти в Питер с одним сухарем учиться на ученого? Кто за — поднимайте руки!

Собрание подняло руки и закричало:

— С сухарем? Я пойду!.. Я!.. Иду я!

— Единогласно! — сказал Митька. — Теперь, кто хочет слова?

В прениях выяснилось, что сухаря не найдется ни даже одного на всех желающих стать учеными; самый младший успел призабыть, что такое сухарь.

Впервые мир интересовался меньше внутренней жизнью Вымьваиля, а более слухами о том, что происходило вне его и очень далеко от Вымь-реки. Вымьваильские мироеды говорили, что какой-то Латкин из Удорских лесов принесет всему миру райское житье, белый хлеб и сахар.

За всю жизнь, конечно, мир не переволновался столько!

Весь день Вася бегал куда-то, — казалось, он старался всегда перейти оттуда, где находился, куда-то в другое место. Везде его расспрашивали, как наиболее осведомленного человека, да таким он и был… И он пространно и горячо пересказывал, переделывал и дополнял то, что слышал от приезжих «ораторов». Он мог часами говорить. Люди качали головой:

— «Оратор» наш Вася.

Слово у него было легкое и ладное, говорил он внятно и усердно. Ему удавалось убеждать людей; а если не убеждались, то все-таки охотно слушали.

Вася почувствовал, что это чудесная работа и как раз по нем. Он решил стать «оратором»…

Повернулся медленно, с немалым усилием со спины на бок. Взял с тумбы письмо. В большом конверте было несколько строк привета от Лидии Максимовны и переписанная ее рукою Сенина тетрадка с Берестяной Сказкой.

«Шли на Кулуйское устье, из этого устья на Канин Нос, на Глубник и к Новой земли шли межи севером и полуношником».

Задумался. Шли между севером и северо-востоком?

«А та Новая земля неведома остров, неведома матерая земля».

«Мимо Русского завороту прошли, и один коч у них бурею на Загубский берег в Сухое море закинуло и разбило. Разбойных людей, десять человек, взяли в другие кочи.

В то лето не жили пособные ветры, а великие льды жили и встрешные ветры. И они шли мешкотно, и в Мутную реку опоздали.

Ворочались до усть-Печоры. Шли вверх по реке Печоре до Пустоозера парусным походьем два дня и в Пустоозере всю зиму плели сети.

И опять чудно им: на Алексея-Пролей-Кувшин стоит зима еще крепкая.

О Петрове дни во 56 году вышли на пяти кочах: началовож пинеженин Лев Иванов Меншик, прозвище Плехан, и с ним пустоозерец Микифор Важеник, да волочанин Михайло Дурасов, да астраханец Миколай Шелоховский, москвитин Вторай Тарутин, и я, грешной, Первай Тарутин. И брянченин Федор Григорьев, сын Потрясов, и курчанин Иван Григорьев, сын Жиров, и рязченин Иов Федоров, сын Воранов, из ряского уезда, и козлитин Тихон, прозвище Тимофей Баландин, сын Шепелев, и орлянин Оксенко Иванов, и смольянин Михайло Тимофеев, сын Дернов, и мещенин Петр, прозвище Богдан Прокофьев, сын Ергольской, и с ними жены и дети, человек сорок.

Пошли большим морем Окияном на урочище, на Югорский шар, бежали парусом два дня да две ночи, шли напрямо большим морем, переимаяся через губы морские. На губах местами глубоко, а в иных местах мелко в сажень, а инде и меньше, а в иных местах и суды стаивали.

Югорский шар остров великой каменной, местами тундра, местами камень голой, леса никакого нет и людей нет. Называется тот остров Вайгач. Около него русские люди в Мангазею не ходят, потому что отшел далеко в море, да и льды великие стоят.

Подле Югорской шар проезд из моря Окияна в Нярзомское море. Поперек проезду верст пять, инде и меньши, местами глубоко, а инде мелко. По берегу лежит грядою камень. Шли гребью день.

От Югорского шару Нярзомским морем через Карскую губу резвого ходу до устья Мутные реки день да ночь. А в то лето занимали льды большие — и обходили около льдов парусом и гребью шесть недель.