Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

Шел через Наледь два дня, озирался на белое облако — клубилось у самой земли. И дошел до наклонной ямы. Заглянул в нее — дна не видно, вбок ушла промоина.

На эту яму отец указал: «В нее ложись смело — моргнуть не успеешь и вылетишь в Мир». Страшно показалось. Николай Иванович прошел мимо наклонной ямы.

И уже видна ему стала вдалеке зеленая долина, большая река — Индигирка. С детства слышал об Индигирке, Мало кто ее видел. Кому охота была ходить на Наледь?

Вот и конец Наледи. Николай Иванович лег на загрязненную и ноздреватую, обтаявшую и скользкую поверхность и дополз до края. Посмотрел вниз — крепче уперся руками, сразу вспотел. Под ладонями мокло и студило. Ледяная гора обрывалась и стеной наклонялась над зеленой долиной, подтаивая снизу от ее тепла.

Осторожно повел глазами на обе стороны, а внизу, на зеленой и цветущей мураве под ледяной стеной, куда ни пойдешь — на севере и на юге, сколь глаза видят, — упрешься в другие стены, такие же отвесные, но каменные.

С ужасом Николай Иванович подумал: так вот почему не вернулись батя и младшенький! Неуж высылает отец сыновей из Русского жила?.. Но приказал вернуться непременно.

В течение трех сотен лет ни один чужой человек из Мира не пробрался к Благодатному озеру!

Иные удальцы-женихи притащили чужих девок, а как — не сказывали. И девки помалкивали. Иные женихи пропали — не в Миру ли? Но сказал отец, что вернуться можно — через ту же наклонную промоину. А почему малого не помянул ни единым словом? Как будто не было младшенького братца у Николая. За что?.. Неуж самовольно ушел Саввушка в Мир?

Нет ходу назад. Иначе как через Русь не вернуться к своим: отец не допустит, и самому от себя не стерпеть обиду. Стало быть, нет иной пути, как через промоину и через Мир.

Николай Иванович отполз, пятясь от края Наледи, и пошел к наклонной яме. Он стал на колени перед скатом и вынул из меха с иссушенной рыбой две связанные вместе маленькие дощечки. Развязал их. Между дощечками лежали две желтенькие свечечки. Одну расправил, укрепил на дощечке и затеплил; перед нею положил свой крестик.

Перекрестился много раз и проговорил молитву:

— Матушка-владычица! И ты тоже, Теплая река в Наледи! Наша стихея покровительная! Пропустите меня через промоину и живого выпустите в Мир и обратно допустите в Русское жило! Не дайте погибнуть крещеному! Иду не своею волей — отец посылает… А я из Руси вернусь — принесу вам русские подарки! Что вы любите, принесу! Мне для вас ничего не жалко!

Он крестился и молился, пока свечка не выгорела. Завязал дощечки со второй свечкой, убрал в мешок, сам собрался и сказал громко, обращаясь к яме с упреком наперед:

— Вот видишь, как я тебе служу! Ладно уж, побей меня, оставь только целые ноги да руки, голову еще, ну, спину, грудь и живот и все нутро.

Бочком ступил на гладкий, обмытый скат — и тут же упал, понесся ногами вперед, вбирая голову в плечи, держась левой рукой за мех, в правой удерживал копье и лук с привязанным колчаном. И сразу свет убыл, дня не стало, ничего не видно, темнота зеленая. Нигде не стукнулся, только дух захватило, и почувствовал два плавных поворота, не то еще два — и уже засветлело, перед глазами мелькнула яркая солнечная зелень. Он отбросил оружие и, обнимая мех, несильно ушибся задом оземь. Полушубком спасся и молитвою, должно быть.

Глазами сразу поискал брошенное оружие.

В страхе увидел перед собою высокую, неприступно нависшую ледяную стену. Покуда глаз хватал, тянулась она к горам.

Над самой травой открылась дыра небольшая в подошве ледяной стены, устье промоины, откуда выскочил: тесный лаз кверху — в Русское жило, как в царство небесное.

Николай Иванович осмотрелся, запомнил навек заветное место. Родительское, подумал, копье железное, наследное от первого началовожа Льва Меншика, поможет с великою тягостью подняться наверх. Батя из гордомыслия не взял копья, младший не взял из легкомыслия. Мне досталось. Мне и поможет.

Пустился сходить к реке Индигирке. И когда оглядывался с опаской, видел: в горах, за Наледью, клубилось белое облако и казало ему родное жило. И шел смелее берегом Индигирки в Русь, — третий день из дому.

На четвертый день перестало маячить облачко. Николай Иванович хорошенько осмотрелся. Отсюда начал примечать на Дороге памятные знаки. И не думалось ему и в голову взойти не могло, что не придется на этой дороге обратно быть, не пригодятся памятные знаки. Он ступал ногою на север, а посматривал на юг, все время вертел головой, всею душою тянулся назад, но подвигался вперед. И было ему впереди все не любо и не интересно, а только страшно.

Все лето он ходил по русским поселкам, выспрашивал дорогу в Русь. Дошел до Русского Устья, с русскими устьинцами дошел Индигиркой до Гусиной губы морской. Узнал, что и русские устьинцы мало сведаны в делах на Руси: триста лет не бывали. И решился идти дальше. Теперь — на заход солнца.

Другим летом прошел через горы Тас-Хаях-Тах. Там он не слышал духа человеческого. Каменные куропатки с черными бровями собеседовали с ним да один якут.

Якут провел его по ущелью, полному страшного грохота от реки Догдо и такому узкому, что утесы верхами сходятся и не пропускают половину света, внизу же вся ширина занята рекою Догдо.

Олени робко цеплялись по боку скалы, срывая потоки камней в воду. Рядом с оленями буйная Догдо с несказанным шумом катила громады валунов. От ее тряски дрожали своды утесов над головою Николая Ивановича, а смешение света со тьмою его глазам являло чудные, затейливые и страховидные образы. Представилось даже стоверстное Момское улово.

Острый ветер прорезывался сквозь по всему ущелью, и туманы наездничали как бешеные. Откуда брались? Без конца. И в августе месяце 28-го числа якут отморозил себе руки и ноги. Таково это ущелье Догдо: каменный гроб длиною в триста хиломеров.

Меру хиломерами Николай Иванович узнал в Верхоянске. Там он побыл служилым человеком исполкома на посылках. Два месяца томился праздностью половину каждого дня, другую же половину — пустоходьем с легкими грамотками туда и сюда по городу. Николай Иванович, исполняя дело отцово для Русского жила, прочитывал грамотки. Письмо, похожее на Берестяную летопись, легко научился читать; слова тоже — якобы русские, но понять заумно.

Иногда гоняли подальше. Послали вместе с другим служилым — за тридцать хиломеров, сказано было. По реке берегом ровным прошли в один день. Еще раз послали в другое место, и сказано было — опять за тридцать хиломеров. Николай Иванович думал — опять идти день, и взял еду на день; а по каменью и по болотам три днища от темна до темна ходил. Земля под Верхоянском разная, хиломера же у верхоянских одна для разной земли, — неправильная и неосмысленная мера, хилая.