Фёдор Пудалов - Лоцман кембрийского моря

Первую весть в Черендее о возвращении Зырянова получил милиционер по телеграфу из Якутска и по долгу службы утаил ее, горюя о том, что нельзя никому сказать, а все равно узнают.

Телеграмма извещала, что на гидросамолет, вылетевший 24 мая 1934 года из Иркутска, проник неизвестный без билета, с неизвестной целью, ввиду чего следует соблюдать особую осторожность: не обнаруживать наблюдение, не обыскивать самолет, а в случае попытки неизвестного сойти и скрыться задержать и сообщить телеграфно о задержании. Перечислялись все пассажиры самолета, в том числе Зырянов.

Милиционер плохо спал ночь, рано встал и вышел на береговую и единственную улицу Черендея. Первый человек, увидевший милиционера, почел своим долгом сообщить ему новость: Зырянов летит из Москвы с женой.

Огорченный милиционер спросил только:

— Как ее фамилия?

— Зачем тебе фамилия? Достаточно, что она жена Зырянова. Еще летит помощник Зырянова Сеня.

— Фамилия? — спросил милиционер.

— Неизвестно. Сеня летел верхом на самолете до самого Витима.

— Этого нельзя, — сказал милиционер и вкрадчиво добавил: — В таком случае его должны были арестовать в Витиме.

— Не арестовали! Это помощник самого Зырянова.

— Если не арестовали, значит, он сам свалился в Лену.

— Сеня не упал, потому что держался за хвост, люди видели!

— Из самого Иркутска не слезал с хвоста? Это орленок! — сказал восхищенный милиционер.

Скоро стало известно, что почта везет письмо от Зырянова Кулакову Григорию Ивановичу. Люди собрались на берегу и ждали почтаря. Он примчался в сопровождении десяти человек верховых, присоединившихся по пути. Все интересовались письмом Зырянова.

В лавку эвенкийской кооперации письмо доставили двадцать человек и сам почтарь, желавший тоже немедленно ознакомиться с содержанием письма, которое было послано из Москвы месяц назад самолетом.

Григорий Иванович вскрыл конверт и громко прочитал: «Здравствуй, дорогой Григорий Иванович!» — и дальше прочитал весь список продуктов, заказанных Зыряновым для экспедиции на Полную, на Эргежей и Нымаан-Тогойо, на пять едоков на целое лето.

Григорий Иванович тут же дал распоряжение хлебопеку и кладовщику, а сам поспешил на берег проверить состояние лодок для экспедиции. Владик поспешил за отцом.

Берегом с верху реки приблизился человек невысокого роста, очень широкий в груди, с темным от загара лицом, с бородой светлее лица и очень светлыми голубыми глазами.

Он неожиданно гулко сказал:

— Капсе!

Владик, маленький сын Кулакова, вскрикнул от восторга:

— Еще раз, дядя!

Дядя захохотал. Его хохот раскатился по берегу и по реке, и за Леной горы хохотнули в ответ.

— Мне надо председателя эвенкийской кооперации, — прогремел дядя.

— Я председатель эвенкийской кооперации, — сказал Григорий Иванович.

— Вот это ладно. А я Савватей Иванович, первый друг и помощник Зырянова Василия Игнатьевича. Ты все ли приготовил, Григорий Иванович? Письмо от него получил ли?

— Только что получил, сейчас готовлю весь заказ.

— Молодец! — оглушительно похвалил Савватей Иванович.

Кулаков отступил и почтительно оглядел первого друга Зырянова. Голос друга обладал замечательной полнотой и полетностью звука, и Савватей Иванович пользовался им без стеснения. Дети и взрослые собирались вокруг неслыханного крикуна.

— Скоро Василий Игнатьевич прилетит, — сказал Савватей. — А ну, пошли в лавку!

Он сам пошел без колебаний впереди хозяина и впереди всей толпы. Он превосходно чувствовал толпу и вел ее безошибочно в том направлении, которое она давала ему своим движением.

Владик открыл дверь перед ним.

— Это приготовили? — Савватей Иванович увидел два ящика, вытащенных к двери.

— Кто вы будете? — спросил Григорий Иванович.

— Савватей Иванович Меншик. Я же сказал.

— Кто вы будете для Зырянова? У вас есть от него удостоверение?

— Ты что же, не веришь мне? Я знаю все дела Зырянова. И что в письме сказал — все могу пересказать тебе.

— Как я могу не верить! Вы знаете то, что известно малым детям на сто километров вниз и вверх по Лене, а завтра будет известно на четыреста километров. Почему не доверить? Я доверяю. А ты мне доверяешь, Савватей Иванович?

— Доверяю, Григорий Иваныч!

— Снимай «сидор». Будешь моим гостем вместе с Василием Игнатьевичем, а после проводим честь честью.

— Что ты, что ты! Василий Игнатьевич прилетит — и по лодкам, я его знаю. Гостевать не будет.

— Василий Игнатьевич не пролетающий путник, не проплывающий человек. Он добрый конь в броду. Оглянись, посмотри, Савватей Иванович: люди съехались издалека, три дня живут. Белка просит стрелу, слыхал? Пайщик просит доклад.

— Твое дело — зови в гости, проси доклад, — сказал Савватей Иванович, — а я буду мое дело исполнять.

— Его рот — кузнечные мехи, — сказал по-якутски Григорий Иванович и закричал по-русски: — Жена! Приготовьте для гостьи, для жены Зырянова, звонкоголосную постель!

— Вот это правильный почет, — одобрительно сказал Савватей Иванович.

Он удобно взял два ящика по центнеру и вышел из лавки. Григорий Иванович поспешил за ним, стараясь не отстать, И вся толпа сопровождала их. Милиционер тоже пришел на берег.

Савватей Иванович столкнул одну лодку на воду и привязал веревкой к ящику, оставленному на берегу. Другой ящик снес в лодку и сложил на него свой мешок.

Он сел на веслах и закурил «дюбек, от которого сам черт убег», — самосадную сибирскую махорку страшной силы, настоящую отраву. А «Дюбек» — это было название фирмы самых тонких табаков.

— Я дружка знаю, верь. Все усмотрит разом: лодка не течет; провиант и прочая на месте! Весной плавко ехать, поплыли!.. По теплой воде. — Он пояснил: — Ваша, конечно, вода холодная, а у нас так говорят: по теплой воде… Потому что наша река теплая.

Григорий Иванович поверил. Он уселся на второй ящик, оставленный Меншиком на берегу, и сказал коротко:

— Будете ночевать. Доклад сделает.

Оба смотрели, по привычке, в широкую, стекающую к ним даль голубой ленской дороги, потом спохватились и запрокинули глаза в зенит, не мигая, и проследили небо до западного горизонта. И все на берегу стерегли западный горизонт.

Мальчишки закричали вперебой:

— Летит!

Взрослые тоже закричали. Самолет шел против ветра и садился по течению, без захода. Мотор умолк.

— Ура! — крикнул Савватей Иванович, горы охнули, и мальчишки восторженно закричали «ура».

Из кабины метнули конец, на берегу подкатили двадцать рук и живо подтянули крылатую машину на плавучих лапах.

Савватей мгновенно очутился возле кабины. В дверь высунулась кудрявая льняная голова с обтянутыми, обветренными щеками, длинным носом выше средней упитанности и такими быстрыми серыми с зеленью глазами, что они приковали все внимание и мешали рассмотреть лицо Зырянова — оно не запоминалось. Савва схватил друга и бережно опустил на ящик. Василий сошел с ящика.