Константин Губаревич - Анютина дорога

— А мне куда?— поинтересовался Янка.

— А ты пойдешь со мной. У меня побудешь. Но с уговором: на улицу не показываться.

...Янка сидит в чуланчике с крохотным окошком на улицу. Рядом с ним — фельдшер. Оба внимательно смотрят в окно, не очень приближаясь к нему из опасения, чтобы с улицы не заметили.

— А ты неплохо стреляешь...— как бы между прочим шепчет фельдшер.

Янка испуганно оборачивается.

— Откуда вы знаете?

— Перевязывал твоего крестника…

Янка опускает глаза, скрывая в них тревогу и опасение.

— Да ты не бойся... Опасайся лучше вон того...— показывает фельдшер на идущего по улице старосту.

Мальчик внимательно провожает его взглядом, стараясь запомнить сутулую вороватую фигуру.

— Не попадайся ему на глаза,— предупреждает фельдшер.

— Я хочу Лену видеть.

— Она уже выздоравливает... Сегодня я еще один схожу, а завтра вечером — вдвоем.

...Лена сидит на постели за пологом. Связывает из цветных тряпочек бантик, надевает его на шею котенку. Старуха возится у печки с чугунком. Лена слышит стук в дверь.

— Бабушка, доктор!

Старуха идет в сени открывать дверь... и пятится назад, перепуганная неожиданным появлением старосты:

— Ты прости, старая, что незваным гостем заявился.

— Милости просим...— Старуха подсовывает ему табуретку.

Староста осматривается, садится:

— Ну как твое здоровье, старая?

— Какое там здоровье, день прошел,— жива, и хорошо.

— Ничем не хвораешь?

— Пока бог миловал.

— А то пришлю фершала.

— Да на кой он мне. Сроду у него не была.

— А чегой-то он зачастил к тебе? Да еще по ночам?

— Нечего ему у меня делать... Перепутал ты спьяну.

— Вроде бы нет. Своими глазами видел. Вчера от тебя уходил... Позавчера...

— С чего ему ходить до меня. Да еще по ночам...

— Сам удивляюсь. Здорова, говоришь. Живешь одна-одинешенька, вроде бы и делать ему у тебя нечего, но вот поди ж ты! Может, прячешь кого у себя?

— Кого это я буду прятать?

Осторожный стук в дверь. Староста подхватывается, опережает старуху и выскакивает в сени. Возвращаясь, пропускает мимо себя фельдшера и Янку.

— Вот те и раз! Оказывается, и позже меня гости ходят! Садись, фершал… Я хотя и не хозяин, а все же хочется приветить.

— Спасибо...— Фельдшер садится и делает вид, что его ничто не удивляет и не тревожит.

— Принес вам, Прасковья Ивановна, лекарство, что обещал намедни...

— Никак лечишь старуху?— спрашивает староста.— Да, приходится помогать.

— А она только что говорила, мол, не нужна ей твоя помощь... Говорит, никакого фершала и знать не знаю и ведать не ведаю.

С Лениной постели соскакивает котенок и выходит из-под полога на середину хаты, убранный бантиками.

— Тю-тю-тю!..— разводит руками староста.— Кто ж у тебя, старуха, занимается таким ремеслом?

— Сама, паночек, вот те крест!.. Я под старость уже как дите малое...

— Ой ли?..— староста поднимает палкой полог.

Прижавшись к стене, сидит Лена ни жива ни мертва…

— Вот оно что!— удивляется староста.— Мы с ног сбились, красавица, искамши тебя... А ты вон куда забралась?! Ну, вот и хорошо, что встретились наконец…

Лена сидит в той же позе, с недоумением глядя на старосту.

— Ну что ж, собирайся, дочка, пойдем со мной...— как можно ласковее обращается староста к Лене.

— Она никуда не пойдет...— слышится за спиной старосты голос фельдшера.— И ты никуда не пойдешь отсюда...

— Почему?— удивляется староста, повернув голову.

— Не шевелись!— грозно предупреждает старосту фельдшер, приставив к его спине стетоскоп...—Малейшее движение, и я стреляю!.. А теперь слушай меня; бросай палку...

Староста выпускает из руки палку.

— Руки вверх...

Староста исполняет и это приказание.

— Ложись лицом вниз...

Староста ложится навзничь.

— Дай, Прасковья Ивановна, веревку…— просит фельдшер.

Старуха выходит в сени и несет старые вожжи.

— Янка, вяжи руки и ноги!

Янка с горячей готовностью заворачивает старосте руки за спину и вяжет.

...Староста сидит в погребе под полом, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту. Сюда к нему доносится неясный разговор в хате. Кое-как он поднимается на ноги, опираясь спиной о стену. Тянется ухом к крышке в полу... Вот сейчас он отчетливо слышит густой бас фельдшера...

— Собирайтесь, ребятки... Ни мне, ни вам оставаться тут нельзя. Тебе, Прасковья Ивановна, тоже...

— Куда же я?— растерянно спрашивает старуха.

— Хочешь — пойдем с нами... Мы — на пристань. Сядем на пароход и уплывем как можно подальше. У меня сестра километров за пятьдесят отсюда...

— Куда уж мне по чужим... Я вот тоже соберусь и подамся к племяннице в Моховку...

— Далече?

— Да, считай, тоже верстов тридцать, коли не болей того...

— Дело твое, Прасковья Ивановна, только не мешкай...

— Я быстренько... А вы, милые, идите, пока до свету... Вам-то уж никак нельзя по времени...

Фельдшер простился и подался с ребятами из хаты.

Старуха тоже начала поторапливаться со сборами, но... остановилась, задумалась о чем-то... Все же решилась. Зажгла коптилку и полезла в погреб к старосте... Вынула изо рта у того кляп.

— Слушай ты, антихрист… Хочу поспрошать тебя, окаянного...

— О чем?— насторожился староста.

— Куда мою дочку угнали?

— В Неметчину.

— Зачем?

— Будет работать там.

— А меня возьмут с ней?

— Вряд ли. Стара ты.

Старуха заплакала:

— Не могу без нее, и все тут!.. Посоветуй, ради бога как сделать, чтобы и меня с дочкой взяли... Или вернули дочку домой... Поможешь — положу фунтов пять сала с хлебом, будешь есть, чтоб не подох. А там кто-нибудь отыщет тебя.

— Много у тебя сала?

— С пуд!

— У меня там есть один знакомый офицер... Записку от себя напишу... Вынь у меня с бокового кармана карандаш с книжечкой...

Старуха полезла в боковой карман старосты и достала записную книжку и карандаш.

— А теперь пиши, я буду диктовать...

— Да неграмотная я...

— Тогда вызволи мне только одну руку, я сам напишу.

— Как бы не так, руки ослобонять?!

— Дело твое. Я бы мог написать офицеру, чтобы он совсем освободил твою дочку, только за это весь пуд сала придется отдать. А не хочешь, значит, не видать тебе дочки. Погибнет на каторжных работах в Германии...

Старуха поднялась из ямы наверх и вернулась обратно с иконой:

— Бог-то у тебя в душе еще есть?

— А как же без бога-то?

— Поклянись перед иконой, что ничего худого не сделаешь со мной...

— Я и без бога ничего худого не сделаю... Ты же доброе дело сотворила, коли выходила больную сиротинушку...

— Зачем же ты хотел забрать ее?

— Приказано всех осиротевших детей доставлять в приют. А знаешь, сколько их нынче, несчастных? А раз фершал взял ее к себе — так и дай бог ему здоровья. Мне меньше хлопот...