Петр Петров - Крутые перевалы

Костер окружили пробудившиеся камасинцы. Дым от трубок кудрявился в темных вершинах пихтачей. Из груди старухи вылетали хрип и свист.

Вот она подпрыгнула последний раз и, высоко взметнув бубен, бесшумно упала головой у порога юрты. Морщинистое лицо старухи напоминало труп, лежащий неделю поверх земли. И даже дети не нарушали бредового покоя шаманки, проникавшей в таком состоянии в неведомые недра — жилища духов. Только неуемный птичий род справлял шумную встречу весны. Люди до самых полден потели около шаманки в своих меховых кожанах, пока она не поднялась. Выкурив поднесенную трубку, Фанасей сказала племени:

— Шайтаны помогают красным людям… Теперь их не купишь: так говорят духи тайги.

Камасинцы молчали, опустив головы.

— Но я надеюсь, что духи помогут избавиться от степных, — продолжала шаманка. — Снесите старшине по соболю и десяти белок, которые оставили на хлеб.

Фанасей едва удерживала отяжелевшую голову.

И тут случилось нечто необыкновенное в истории племени, отчего не усидели на месте старики. К шаманке шагнул желтолицый Джебалдок, только что вернувшийся из степей, где работал по найму.

— Нет у нас дорогих шкур, — смело сказал он. — И незачем нам подкупать русских, — они не старые купцы, не попы!

Его поддержал маленький рябой Чекулак.

— Пусть старшина дает шкуры, у него много их.

Джебалдок и Чекулак, эти безъюртные парни, сомкнулись плечами и вызывающе смотрели на стариков. Осенью они охотничали из половины у Алжибая и недополучили условленного заработка.

— Русские красные не злые, — горячился Чекулак, выставляя мясистые губы. — Мы были в степях, мы видели хорошую жизнь… Там не верят шаманам.

Небывалое посрамление власти вывело старшину из обычного равновесия.

— Замолчи, волчья отрава! — взвизгнул, хватая Чекулака за жесткие вороные волосы.

— Не тронь! — замахнулся Джебалдок.

Но его схватил сзади Тимолай, сын старшины. Бунтовщикам скрутили руки и привязали лежачих к стволам деревьев. Алжибай топал ногами:

— На муравьище голых положу! У-у, собаки!

Но старшина замолчал, заметив хмурые лица соплеменников.

Теплый ключ сочится и хлюпает из скалы Епифановского белогорья. Десятки поколений знают, как в здешних местах медведь тащил за ногу охотника Епифана и утопил его в лужице горячей воды. С тех седых лет охотники, побывавшие в чернопадской тайге, разносят весть о целительной воде, исходящей из скалы. Здесь же сохранился обычай — купаться конному и пешему, хотя бы в этом и не было надобности, например, зимой. Горячая вода заменяла парную баню, без которой таежнику жизнь не в жизнь.

Пастиков, конечно, убедил Самоху, что за день можно доехать до Шайтан-поля, но ему пришлось уступить ямщикам, и разведка ночевала под Епифановской скалой. Ночью около костра мужики перековывали лошадей, а Пастиков хмурился и ругался без всякого повода. Ранним утром он расчистил яму и залез в нее, как в ванну. По каменной стене звонко катились струи источника. Из улуса доносился собачий лай, хотя отсюда охотники насчитывали до пяти километров. На вершине скалы шумели позлащенные солнцем кедры.

— Греешься? — послышался сзади голос Стефании. От таежного воздуха она посвежела и беспечно улыбалась большими серыми глазами. — Какая прелесть… Вот где неучтенные богатства республики!.. Здесь, наверное, золото и другие металлы есть.

— Конечно есть, только у нас руки еще не доросли.

Из-за кустов показалась черная, со вздыбленными волосами голова Севрунова. Он, увидев Стефанию, повернул в чащу.

— Давай, купайся, — предложил Пастиков.

— Идет, только ты испаряйся отсюда.

Пастиков оделся и крикнул:

— Самоха, помогай седлать коней!

— А чаевать? — спросил Севрунов.

— Это там, на месте.

Додышев старательно протирал стволы ружья и рассматривал их на солнце. Стефания вернулась с мокрыми волосами.

— Вот где курорт-то, Пастиков! Только чертовски воняет крепкой серой, — сказала она.

— А ты почему скоро? — подмигнул Самоха.

— Попробуй ты улежи долго, — улыбалась Стефания.

Кутенин уперся коленом в живот бурой кобылы и с усилием застегнул подпругу. Лошадь засопела и, покачиваясь, взлязгала зубами.

— Ну, черт! — замахнулся на нее Кутенин.

Парень в азяме первый повел на тропинку прихрамывающего, подгибающегося под кладью коня. А Пастиков с Севруновым и студент-камасинец пошли напрямки, через гриву скалы, где перелетали рябчики.

Караван встретили поджарые и дикие камасинские коровы, собирающие еще непросохшую от недавних снегов ветошную траву. Пастиков свистнул и хлопнул тяжелыми рукавицами. Табун скопом кинулся под уклон к просвечивающей равнине, откуда слышались крики людей и собачий лай.

Самоха последний раз развел ветки пахучих пихтачей и остановился на голом склоне.

— Смотри, Никандровна! — воскликнул он, подтягивая за руку Стефанию.

При виде замкнутой горами долины, пока еще серой от травы, все остановились, улыбаясь друг другу.

— Здесь и теплее, — сказала Стефания.

— Сравнениев нет, — гордился Самоха. — Вишь, снегу-то и в помине не бывает… А осенью до покрова инеев не водится.

— В улус не поедем, — сказал подошедший Пастиков. — Правь вон в тот лесок.

— И резонно, — одобрил Самоха.

Задумчивые глаза Додышева жарко лучились. Он вдыхал в себя воздух давно покинутых и теперь почти неузнаваемых мест.

— Давно, видать, не бывал здесь? — участливо спросил Севрунов.

— Две… Двенадцать лет, — выдохнул студент.

— А как попал в город?

— Здесь скрывались красные, а я был сиротой. Ну и увезли меня…

Под ногами лошадей шумела сухая трава, а под ней ворчала проступающая вода. Караван пересек узкое место долины и остановился на гладком берегу Сыгырды, в роще молодых тополей. Река отсюда делала крутую петлю, и от стана были видны прилепившиеся к скалам нехитрые постройки улуса.

Раскинув палатки, Самоха спустился на выступивший из воды камень и позвал Стефанию.

— Глянь-ка, Никандровна, какая чистота, — сказал он, привязывая к удилищу лесу.

Светлые волны с кипением били в лесистые скалы противоположного берега. Но почти до средины было видно камни на дне реки.

— Ангару напоминает, — сказала Стефания.

— Одной матери, надо быть, дети, — улыбнулся Самоха. — А вот сейчас посмотри, как мы начнем тягать.

Он закинул удочку. Желто-серая бабочка скользнула по верху волны и с плеском скрылась вниз.

Стефания не успела шагнуть, как на берег вылетел большой бурочешуйчатый хариус.

— Лови уху! — рассмеялся Самоха.

Пастиков зажал с хребта топорщащуюся рыбу и извлек из ее окровавленного рта хитроумную удочку.

— Это что за снасть? — недоумевала Стефания.