Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Разговор меж Кашириным и Ванькой Чухловым на самом деле был коротким. Председатель, не спрашивая, не любопытствуя ни о чем, попросил, чтоб тот завтра в полдень заглянул к нему в правление. Ванька поначалу помялся: он в колхозе работать не собирается, в соседний совхоз пойдет, как раньше это сделал дед Матвей, однако затем уступил: ладно, зайдет, раз надо.

— Кхе-кхе, ну чего там? Что председатель от тебя хотел?

— Просил завтра зайти, у него ко мне разговор какой-то, — ответил Ванька и, взяв с медовухой стакан, выпил: а-а, где их не пропадало — за благополучное возвращение! Поставив стакан, поднял на деда Матвея глаза: — Матвей Егорович, у тебя кто-нибудь из старых знакомых в совхозе остался?

— В совхозе? Кажись, есть… Ага, вспомнил. Филипп Ненашев там, завотделением. Ничего малый. А тебе что, Ванюх, нужна работа?

— Ну.

— А почему в колхоз не идешь?

Ванька отмахнулся.

— А вдруг председатель тебе завтра бригадирство предложит? — предположил дед Матвей.

— Еще чего скажешь, — услышав, недовольно буркнула тетка Ульяна. — Тебе уж, вижу, Матвей, и достаточно медовухи, вон пустое мелешь. Какое бригадирство, о чем ты?! После тюрьмы?

Заметив, что тетку Ульяну слова деда Матвея уязвили, Ванька решил сгладить момент:

— Ладно перебраниваться. С работой я самолично решу, будет день, будет и пища. Верно, Матвей Егорович?

Тот, спохватившись, потряс бородой.

— Лучше скажите, — продолжил Ванька, — как с травостоем нынче? Есть чего косить или нет?

Тетка Ульяна развела руками:

— Весна, к сожалению, сухая выдалась.

— Ага, — подтвердил дед Матвей.

— Что, и даже на Юхимке ничего?

— И там слабый травостой. Косой пырять, только даром время терять, — Дед Матвей покосился на тетку Ульяну: — Кхе-кхе, знаю одно местечко, подразжиться можно, — и подмигнул: чего раздумывает, пусть достает из шкафа бутыль. Достанет — скажет, где то местечко. — Завтра можно и пойти туда…

Тетка Ульяна поднялась и направилась к шкафу: она что, маленькая и не соображает, к чему Матвей клонит, — медовухи, антихрист, добивается, еще тяпнуть захотел. От бес! От бес!

Ваньку удивило: откуда Каширину стало известно, что он дома. Никто ведь его не видел, когда шел по селу, мышью как будто бы прошмыгнул, а председатель к обеду уже, на тебе, заявляется; Ваньке и невдомек, что за ним, когда он сидел на околице Кирпилей, выжидал темноту, наблюдала со стороны Зинуля-Горемычка. Она вечером сказала отцу, а тот наутро сообщил Каширину, забежавшему в кузницу по срочному делу, мол, не слыхал, какая у них новость — Ванька-Бес вернулся. Председатель ничего не сказал, лишь о чем-то задумался на мгновение.

Ванька не знал и другого, да и не мог знать, что у Каширина тут же зародилась мысль, лишь ему сообщили о том: вот Ванька Чухлов и есть тот человек, которого он ищет. Каширин задумал построить собственный кирпичный завод. А почему бы и нет, рассуждал он, справа Кирпили огибает речка Талая, берег от села крутой и глинистый, в самый раз и соорудить там кирпичное предприятие. Сколько же можно другим колхозам кланяться или в городе выстаивать в очереди, а? Не годится, не годится такое, пора самим головой думать, хозяевами настоящими быть.

В райкоме партии и райисполкоме Каширин на эту тему беседовал, там не возражают, говорят: колхозу «Дружба» и карты в руки, дела у них идут неплохо, колхоз из года в год богатеет, кроме того, расширяется, строительство широкое разворачивает, потому правильно будет подумать и о перспективе. Нет-нет, кирпичный завод «Дружбе» нужен, поддержали и в райкоме и в РИКе. И даже хорошо, что председатель загорелся его строительством.

Но начинать надо все с нуля. Каширин в настоящее время и комплектовал для того бригаду, а возглавить ее он наметил Ваньку Чухлова.

Каширин понимал: кое-кто начнет возражать, скажет, человек только вернулся из колонии, а ему, пожалуйста, — бригадирствуйте, прошлое не в учет. Вот оно-то как раз, рассуждал про себя Каширин, и должно засчитываться. Ванька Чухлов начинал здорово, электростанцию вон как отделал, любо-дорого на нее смотреть, и работает до сих пор отменно. И в бригаде, которой впоследствии руководил, сделал тоже много, а главное — настроил людей на рабочий лад, не подгонял, не понукал их, — словом, убеждал. А что случилось… Но еще и вилами по воде писано, так было или не так. Касаемо самого Каширина, он, между прочим, на суде стоял на стороне Ваньки Чухлова. Конечно, Ванька не прав был, когда семенную пшеницу решил развезти по дворам, однако, коль сделал это, необходимо знать хорошо тех, с кем ведешь уговор. Нет, поначалу у Каширина были сомнения: неуж бригадир и вправду пошел на сделку с Бродовой, неуж у нее взятку потребовал? Но после уверился-таки окончательно: враки все это…

Ванька и дед Матвей с вечера заготовили косы, молотки для отбива кос и бруски, кроме того, припасли резиновые сапоги — вдруг будет обильная роса, сгодятся.

Поднялись рано и пошли на ту самую Юхимку, где, говорил дед Матвей, располагались примеченные им клинья с травостоем. Идти далеко, километров десять — не меньше, но что они, те километры, по сравнению с тем, если на зиму остаться без сена.

Дорога петляла змеей, а рядом провально тянулись осушительные каналы, уже успевшие зарасти мелким камышом. По каналам голубела вода, местами не совсем чистая, покрытая зеленью. Осушение полей стали производить совсем недавно, лет восемь назад, а раньше здесь никаких каналов не было, зато сами поля зимой и весной покрывались голубой гладью, превращаясь в своеобразные, озера, и только к середине лета они подсыхали. Естественно, это затрудняло их обработку, а случалось и так, что поля пустовали, не принося колхозу никакой пользы. Но вот прорыли осушительные каналы — и все изменилось, поля стали полями. Вот что значило — проявить инициативу, поломать голову, как сделать так, чтоб исправить положение. Чего там, человек, который предложил прорыть осушительные каналы, достоин похвалы!..

Юхимка, куда шли они, потому так и называлась, что когда-то там давным-давно, до революции еще, жил Юхим, прославленный на всю округу конокрад, конокрад из конокрадов. Фамилия у Юхима была Возвышаев, но о ней мало кто знал, больше его помнили как Юхима Лошадника. Рассказывали, будто был такой случай: приехал к нему в гости цыганский барон, этакий красавец. Приехал на пароконке. Одну из лошадей тогда Юхим и приметил. Ходит вокруг, оглядывает, насмотреться не может. И вдруг: «Давай, цыган, обменяемся, чего за красавицу хочешь?» Тот, оказалось, был не первый раз у Юхима, возьми и бухни: жену его, Юхима; всего лишь ночку с ней и проведет, золотые волосы подержит в руках, как, согласен? Юхим взвизгнул от тех слов, видимо, почувствовал в сердце боль, однако, пораздумав, дал согласие: а-а, пусть цыганский барон с его женой бражничает, за одну ночь ее не убудет, зато лошадь останется какая — ни в сказке сказать, ни пером описать!