Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

Ах, Митяй, ах, черт лысый! Любит он ее. Если бы по-настоящему любил, так бы не досаждал, как он это делал, не сосал бы с нее кровь. Наоборот… Э, бревно оно и есть бревно!.. Вот узнал о том Митяй, что наделал Князев, взял бы да и написал, куда надо, мол, так и так, человек зряшно осужден, незаслуженно. Но нет же! Он, видите ли, любит… Ясно, как дважды два — четыре, Настя тем самым Митяя выгораживала, вину снимала с него: зол, мол, на Матрену ее Дмитрий, оттого и не придет и не скажет о том. Хитрая, хитрая Настя, все обдумала наперед…

Матрена устала, ох, как устала, пока убрала все.

Уже вечер, уже над Кирпилями сумерки повисли, пора и ложиться спать. И правду, сколько топтаться можно? Только человеку и посильно такое — день и ночь на ногах! Но у нее осталось еще одно дело: Фомке и сыну Владимиру письма понаписать, пока час высвободился, после закрутится, завертится — и забудет о том.

Перво-наперво Матрена написала сыну. Поблагодарила еще раз за деньги, объяснив, как они ей пригодились, сообщила, что Светлана — тьфу, тьфу! — встретила наконец хорошего человека и решила сойтись с ним; она, Светлана, от человека того уже и ребеночка понесла; так что учтет пусть Владимир, скоро он дядей станет, а она в свою очередь бабушкой; вспомнила и о Федоре с Клавдией: приезжали они к ней, прекрасные люди, повезло ей, что познакомилась с ними; о том, что дом помазала, упомянула тоже.

Потом Матрена принялась писать Фомке:

«Фомочка, милый ты мой, родной, что же ты молчишь? Я от сына от Владимира, узнаю — болеешь ты. Где это видано и слыхано — муж о случившемся прежде всего сыну сообщает, а уж после жене? А может, ты, пока мы в разлуке, забывать про меня стал, а?.. Шучу. Но все-таки, прошу, пиши чаще, я постоянно о тебе думаю. Не зря вот, наверное, мне и сон про тебя нехороший приснился. Пересказывать не стану его, лишь скажу — сбылся он, я как подумала, что рядом с тобой беда какая-то, так и вышло, вскоре от Владимира письмо получила, в котором и узнала, что ты болеешь. Дома у нас все в порядке, волноваться тебе особо нечего; Светлана… обрадую: замуж за хорошего, на мой взгляд, человека выходит, он и при должности, и партийный к тому же, Геннадием Петровичем его зовут. Что еще? Дом помазала, остались полы да еще надо застеклить окна. За стеклами поеду в Разбавино, там мне, надеюсь, Геннадий Петрович подсобит их достать, потому как стекло у нас сейчас дефицитный товар. Вообще, скажу тебе, со строительным материалом туговато стало, жить начали богато, все обновляются. Но не в этом дело. Теперь такая еще новость. Мы мазали дом, потом понимаешь, гулянку устроили, люди поют, танцуют. Тут откуда ни возьмись ко мне Настя Бугрова, ну, Митяева жена, он, кстати, еще при тебе на ней женился, Митяй я имею в виду. Так вот, она меня трогает за плечо и ведет за собой, мол, поди сюда, что-то важное сказать хочу. Выводит из двора и говорит… Удивительное! Не поверишь! Говорит: знаешь, кто на твоего Фомку в милицию заявил? Князев! Он самый! Я после того, конечно, в ужас пришла. Надо же! А как он, помнишь, за тебя на суде стоял? Я уж думала: спасибо ему, не он, тебе больше бы припаяли, точно, так и думала. А он, паразит, видишь, чего, оказывается, людей вокруг пальца обводил. Вот, Фомочка, значит, какое дело. Я, признаться, не знаю даже, как сейчас быть. Вот и тороплюсь тебе сообщить об этом, чтоб ты, значит, мне посоветовал, какие меры принимать и как мне действовать. А может, уж и не надо ворошить прошлое, а может, как идет, так пускай и идет, Фомочка? А то вдруг… В общем, я с нетерпением буду ждать от тебя ответа. Пиши. Целую и непрестанно жду, твоя Матрена».

Матрена закончила писать письма, положила в конверты, понаводила адреса и отложила в сторону: завтра она их и вбросит в почтовый ящик, завтра они и пойдут-Полетят к родным людям.

Теперь, кажется, можно, и спать лечь.

Она постелила постель, легла. Хорошо-то как, все тело отдыхает, прям курорт настоящий! Сейчас она полежит немножко и уснет, а завтра подхватится и помчится прямиком на птичник на очередное дежурство. Слава богу, Анюту с ней оставили, прелесть девка, просто умница!

Матрена закрыла глаза. Погоди, неожиданно дернулась, а нужно ли все это Фомке знать, ну, насчет Князева и прочего? А вдруг он обозлится и на Князева, и вообще на весь белый свет, с осужденными людьми, кстати, таков бывает, у них на этот счет чувство обостренное.

Матрена подскочила, взяла со стола конверт с письмом, предназначенным Фомке. Что же делать?

И тут в окно ей постучали.

— Кто там? — подбежала и одернула занавеску Матрена.

— Открой, Мотя, это я!

— Кто «я»? — Матрена испугалась, ей почему-то привиделось, что это Митяй. «Ах, черт лысый, нашел время приходить!»

— Муж твой, Мотя, Фомка! Открой! Матрена задрожала этакой мелкой-мелкой дрожью, будто на нее навели дуло пистолета и указали, что досчитают до трех и будут стрелять, и не спеша стали считать: раз, два… Но все же собрала всю свою волю, подхватилась, бросилась к двери и стала дрожащими руками отпирать засов. Перед тем, как окончательно выдвинуть эту железную штучку, она вдруг застыла: а если ей все это просто показалось, а? Ах господи ты боже мой! И распахнула настежь дверь: заходи, кто там?!

Все же от комиссии отбояриться никак не удалось, хоть Каширин и был против и даже предпринимал кое-какие шаги, чтобы тому воспрепятствовать. Приехало пять человек, один из облисполкома, заведующий отделом, остальные из районов. Представитель из облисполкома объяснил порядок проверки, дал задание подготовить ряд справок, которые бы характеризовали работу Разбавинского РИКа с письмами, а еще конкретнее, — с жалобами. Каширин еще подумал: вовремя он с этим делом расшился, вовремя в Кирпилях побывал, ведь письма с жалобами оттуда лишь и поступили. Ну и славно, меньше, возможно, у комиссии зацепок будет. Хотя он понимал: как хорошо ни веди дело, как ни усердствуй, примчались проверяющие — пиши пропало, поднимай руки, огрехи все равно найдутся, иначе чего б им тогда приезжать, выходит, впустую, а этого по заведенным правилам ну никак не должно быть. Пусть, пусть находят, решил Каширин, коль им это надо, главное — не помешали бы делу, не пережгли бы пирог.

Для проверяющих Каширин нашел кабинеты, устроил все так, чтоб им не мешали.

И началась работа.

Несколько раз потом звонил Сомов, интересовался, как обстановка, не нужно ли чего. При разговоре он явно на что-то намекал. Каширин лишь после сообразил: Сомов подсказывал ему, чтоб он, Каширин, догадался и устроил проверяющим хорошую «выездку» в поле или на те же Белые пруды. Найдет укромное ухоженное местечко, пусть они там посидят и отведут душу. Глядишь, и заключение будет помягче. Прием Каширину, конечно, известен, но он старался избегать его. С одной стороны, не хотел приучать — ведь затем повадятся, от проверяющих отбою не будет, такое с иными бывало, а с другой — не желал себя показывать этаким барином за государственный счет. Как потом о нем люди станут думать — то-то же! Как будет, так пусть и будет, или грудь в крестах, или голова в кустах. Как рассудил Каширин, так и поступал.