Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

И Евдокию понесли без музыки, тихо; отряд мужиков, сменяя по очереди друг друга, подпирая плечом домовину, медленно шел в направлении кладбища. Лишь слышались всхлипывание идущих сзади и голоса тех, кто выражал родным и близким покойной сочувствие.

Перед тем, как опустить в могилу гроб, произнес слово сам Каширин. Он говорил глухо, с паузами, будто боялся чего-то пропустить.

— Товарищи! Трудно держать речь в такую минуту, невероятно трудно, не знаешь сразу, что сказать. Вот хороним мы нынче Евдокию Павловну Перевалову, скромно хороним. Нет у нее ни высоких наград, ни чего-нибудь другого, что внешне возвышает человека. Прожила Евдокия наша обыкновенную простую бабью жизнь, работала, воспитывала дочь, потом серьезно заболела. Приковала эта чертовая болезнь к кровати человека, несправедливо отнеслась к ней жизнь, решительно несправедливо, но тут жизни никто не указ, она так распорядилась — она хозяйка. Так вот я и хочу заметить: мы нынче вспоминаем, что Евдокия работала, Евдокия дочь свою, Зинулю, воспитывала, Евдокия мужа обихаживала, есть и пить ему подавала, когда он из кузницы приходил, и совсем забыли о том, как эта самая Евдокия тушила пожар, когда горела колхозная пшеница, как потом свою честь берегла. Я был на том пожаре, но прежде был на ее свадьбе… Э-э, чего там! Золотой человек ушел из нашей жизни, не болезнь бы проклятая, Евдокия бы много сделала и для семьи, и для села нашего, и в целом для государства. Пусть ей земля будет пухом!

Потом были поминки, к Переваловым пришли люди почтить память Евдокии. Много было народа и тут.

Чухловы, Иван и тетка Ульяна, оказались почти у самого порога. Игнат заметил их, подошел и попросил пересесть в центр, но те уважительно объяснили, что уже люди расселись и трогать неудобно. Игнат согласился.

Поминки закончились засветло, еще не наступила ночь. Все разошлись, остались только женщины, те, которые готовили еду, они убирали со стола. Остались и Чухловы. Тетка Ульяна помогала приводить в порядок посуду, а Ванька сидел с Игнатом. Игнат молчал, Ванька тоже будто воды в рот набрал. Так бы, наверное, они долго еще в тишину играли, да тут появился дед Матвей.

— Кхе-кхе, — привычно запокашливал, подавая о себе знать, и Ванька облегченно вздохнул.

Напряжение спало, по всей видимости, и у Игната, он заметно, оживился.

— Заходи, Матвей Егорович, — пригласил он деда Матвея, — чего в сенках стал? Аль стесняешься?

Тот вошел в комнату:

— Кхе-кхе. Помянуть пришел рабу божию Евдокию.

— Помяни, помяни. — Игнат взял со стола бутылку и налил стопку водки.

Дед Матвей посмотрел на них вопросительно:

— А вы?

— Мы уж помянули, — объяснил Игнат.

— Ага, я-асно. Ну, царствие небесное рабе божией Евдокии. Отмучилась, бедолага.

— Отмучилась, — поддакнул Игнат.

Ванька молча посматривал то на деда Матвея, то на Игната. Не хотелось ему сейчас ни о чем говорить, не было никакого настроения.

Дед Матвей, чуть подождав, выпил и поставил стопку.

— Кхе-кхе. Значит, отмучилась раба божия Евдокия.

— Отмучилась, — повторил Игнат и налил деду Матвею еще одну стопку водки. Еще чуть подождав, булькнул и себе. — За Евдокию! — поднял Игнат руку.

Они выпили.

Примерно через полчаса разошлись по домам и остальные, кто оставался в доме Переваловых.

Проводив людей, Игнат вернулся в комнату, сел у стола. Дочь подошла к нему и тоже опустилась рядом на стул.

— Папа, что будем делать? — спросила Зинуля.

— Как — «что»? Продолжать жить, — утвердительно сказал Игнат.

— Я не о том.

— О чем же ты?

— Папа, я хочу пойти на работу.

— На работу? Ты?

— Да. Я.

Игнат помолчал:

— На какую ты хочешь работу?

— На ферму телятницей. Меня туда давно приглашали.

— А тебя туда примут?

— Я попрошу Афанасия Львовича, он посодействует.

— Хорошо, — не стал возражать Игнат. На столе стояла бутылка, там еще оставалась водка. Он взял бутылку, подошел к шкафу, достал из него стопку, налил в нее и молча выпил. — Хорошо, дочка, иди работать телятницей.

Зинуля встала, приблизилась к отцу:

— Папа, ты не пей больше водки, договорились?

Игнат было вскинул голову, но тут же ее опустил:

— Договорились, не буду.

— Спасибо тебе, папа. — Зинуля выдержала паузу: — А о каком пожаре на кладбище говорил Афанасий Львович? Какой пожар тушила наша мама?

— Пожар? Какой? Ах, да, пожар… Пожар!.. Зачем тебе это, Зина?

— Мне интересно, папа. Я все хочу знать о маме. И еще. О какой брачной ночи она просила тебя рассказать? Что это была у вас за брачная ночь?

Игнат снова взялся за бутылку, но Зинуля остановила его:

— Папа, ты мне обещал!

— Да, да, — легко согласился он и спрятал бутылку в шкаф. — А теперь, дочка, садись, я тебе расскажу о той брачной ночи, о которой говорила твоя мама.

Зинуля слушала и плакала. Затем она встала и вышла на улицу. И только тут Игнат сообразил, только тут до него дошло, что его дочь это время разговаривала без заиканий, легко и просто, как делают это обычные люди. Не может такого быть! Он стукнул себя по лбу: не может такого быть!

Он вскочил и бросился следом за дочерью.

Зинуля прибежала к Чухловым рано утром, те только поднялись. Ванька умывался, собираясь на работу, а тетка Ульяна готовила ему завтрак.

— Ульяна Викторовна, — крикнула с порога Зинуля, — а я на ферму буду устраиваться, телятницей туда пойду.

Тетка Ульяна приподняла голову и удивленно посмотрела на нее:

— Телятницей? А отец тебя отпускает?

— Отпускает, Ульяна Викторовна. Вчера вечером, как вы только ушли от нас, я и переговорила с ним.

— Постой, постой, Зинуля! А ну-к подойди ближе. — Тетка Ульяна было хотела сказать, что она нынче не такая, как обычно, а главное — разговаривает хорошо, но ей не дал Ванька, он как раз зашел в комнату.

— О, Зина! Что так рано к нам? Чего-то нужно?

— Нет, просто пришла.

— А-а. Ну-ну.

Ванька прошел мимо в другую комнату и стал одеваться.

— Значит, телятницей, да? — снова заговорила тетка Ульяна.

— Телятницей.

— Вань! — окликнула вдруг племяша тетка Ульяна. — Слышь, Вань, ты где там?

— Я одеваюсь, — отозвался Ванька.

— Ну одевайся, одевайся…

— Чего, теть Уль? — Ванька в рабочем, на нем — старый комбинезон, еще электриком когда был, получал, поверх него клетчатый пиджак, раньше модным считался. Ванька любил его носить, на танцы и в кино в нем ходил. Кепку клиньями он держал в руках. Одной сигареты и не хватало, чтоб представить окончательно, каким Ванька был лет семь-восемь назад. — Чего, теть Уль?

— Ты на нашу гостью погляди.

— Ну посмотрел, ну и что?

Зинуля улыбнулась.

— Зинуля, а ну скажи моему племяшу что-нибудь, — этак азартно попросила тетка Ульяна.