Виктор Логачев - В полдень, на Белых прудах

С улицы тотчас повеяло свежестью. А вскоре оттуда донесся крик птицы.

Евдокия лежала с закрытыми глазами, сложив руки на груди, точно покойница уже. Крик птицы ее привел в чувство, она зашевелилась.

— Во, филин заговорил, — подала Евдокия голос. Она открыла глаза, но тут же прищурилась от яркого света.

Игнат повернулся к стоявшей за спиной дочери, дал знак, чтоб та чем-нибудь закрыла лампочку.

— Матери свет в глаза бьет.

Зинуля порылась в сундуке и нашла какую-то тряпку. Через минуту в комнате стало тускло. Евдокия снова открыла глаза.

— Спасибо, — поблагодарила мужа и дочь. Она немного успокоилась. Но тут птица опять запокричала.

— Во! Во, филин! — подхватилась Евдокия.

— Лежи, лежи, — спокойно сказал Игнат. — И пусть кричит, тебе-то чего.

Он-то сказал так, а у самого, чувствовал, на душе скребли кошки. Проклятая птица, думал. Уж сколько дней не дает покоя, сколько ночей он, Игнат, бегает за ней с ружьем, застрелить хочет, ан никак; где она, куда прячется, бес ее знает. Вот заведется такая живность — и хоть тресни, мышей, крыс легче вывести, нежели эту проклятую птицу. А что она сулит в дом несчастье, все знают.

— Во! Во, филин! — по-прежнему вскидывалась Евдокия. — Он мою смерть зовет. Давно зовет, а она, окаянная, не идет, задерживается почему-то. — Она перевела дыхание. — И тут, похоже, надо подношение, к одним смерть заявляется сразу, как только позвали ее, а к иным, таким, как я, нет, волынку тянет, подороже хочет спросить. Так с меня-то и брать нечего, гола как сокола, одни мощи и остались.

Игнат вздохнул глубоко — он уж привык к подобным речам жены, она не впервой это говорит, ему жалко дочь, она и так, бедолага, богом наказана, а тут…

Зинуля стояла за его спиной и всхлипывала. Игнат повернулся к дочери, но не успел ничего сказать — опять закричал филин.

— Во, во, моя смерть уж близко, наверное?! Он ее видит. Смилостивилась наконец, прониклась сочувствием. И хорошо, и хорошо! — Евдокия повернула к мужу голову: — Теперь и вы отмучаетесь, родные, а то сколь со мной, надоело, поди, устали, до невмоготы.

Игнат покачал головой:

— Ты бы, Евдоха, поберегла силы, ну чего, спрашивается, среди ночи прокинулась и язык чешешь. Сама же себе плохо делаешь, неуж не понимаешь?

— Понимаю, понимаю, родной. — У Евдокии внутри вдруг что-то булькнуло. Она полежала немного молча. — Может, последнюю ночку с вами, потому выговориться желаю.

Игнат махнул:

— Выговаривайся, коль так, коль тебе того больно захотелось.

— Последняя ночка… Знала, что будет, настанет такая ночь, ждала ее, но представить не могла. И вот пришла она наконец. А ведь ночь была у нас, родной, и брачная, первая…

— Во, вспомнила, — недовольно буркнул Игнат.

— А ты слушай, слушай, родной.

— Тут дочка, не вишь разве?

— Вижу. Дочь у нас большая, ей бы и замуж… Несчастная она у нас.

Услышав эти слова, Зинуля еще больше завсхлипывала.

— Ну вот что, Евдоха, — не выдержал Игнат, прекращай, я понимаю, ну… И все равно прекращай. Силы свои береги.

Евдокия умолкла. И вправду, решила, чего она разговорилась, люди сказывают: перед смертью все равно не надышишься, так вот перед смертью и не переговорить обо всем, что было и что будет.

Евдокия снова сложила на груди руки.

Муж и дочь стояли рядом.

Но тут Евдокия вспомнила:

— Свечки хоть заказали?

— Заказали, — коротко бросил Игнат.

— А погладили одежу?

— И одежу погладили.

— Хорошо. Хорошо. — Но через минуту опять: — Что-то не идет смерть. А я ее чувствовала уже.

Игнат повернулся к дочери:

— Побудь тут, я сейчас, — и вышел из комнаты.

Зинуля догадалась: отец с ружьем пойдет охотиться за филином. Он уже какую ночь кряду охотится за ним, но впустую.

Игнат и вправду на улицу вышел с ружьем. Постоял, пооглядывавшись, поднялся на крышу дома по лестнице. Надо филина спугнуть, если он тут, в доме.

Игнат расстроился — филина опять нигде не было.

Проклятая птица!

Помнится, она в их доме завелась перед тем, как приключиться несчастью с дочерью. Но тогда сама же и исчезла.

Игнат не находил себе места: где же филин? Откуда слышится его голос? А может, им кажется? И ему, и Евдохе, а?

Он опустился по лестнице. Еще раз прошелся по двору, поосматривал внимательно дом — никакой птицы.

Ночь стояла звездная. Вчера вечером чуть поморосило, потом ветер разогнал тучи, и все утихло, небо заиграло огнями, будто там, наверху, расположился преогромнейший современный город.

Вскоре Игнат вернулся в комнату.

— Ну что, как тут мать, успокоилась? — спросил он у дочери.

Зинуля всхлипнула:

— Молчит.

— А она хоть жива? — Игнату вдруг стало не по себе от этого вопроса.

— К несчастью, — проговорила Евдокия. — Не идет ко мне смерть, не идет. — Она слегка шевельнулась, повернула лицо к мужу: — Зачем ты это делаешь?

— Что делаю? — не понял ее Игнат.

— Ты филина в угол загнал, вместе с ним загнал туда и мою смерть. Оставь филина в покое, родной, не трожь его, пожалуйста.

У Игната и мурашки по телу — надо же! Откуда она знает, что он охотится на филина? Кто ей сказал? Он вопросительно посмотрел на дочь — у той глаза тоже колесами.

— С чего ты, Евдоха, взяла, что я филина загнал в угол?

— Догадываюсь, родной. Чувствую.

— Выдумываешь ты все это, лежишь вот тут и выдумываешь.

— Не надо, родной, не говори так. — Жена умоляюще посмотрела на Игната: — Я с вами последнюю ночку.

Не было больше у него сил все это слушать, от слов жены подкашивались ноги, но и деваться некуда, не уйти, не убежать от Евдохи сейчас. Возможно, она и в самом деле доживает последние часы.

— Зинуль, подойди, милая, ко мне, — позвала мать дочь. — Нагнись, я тебя поцелую. Милая ты моя, хорошая девочка!

Плача, давясь от слез, Зинуля подошла, склонила голову. Мать поцеловала ее.

— Прощаешься ты, что ль? — У Игната на скулах заалели желваки, он едва сдерживался, чтоб тоже не заплакать.

— Ага, — чуть заметно кивнула Евдокия. — Прощаюсь. Пора. Подойди и ты ко мне, родной.

Он приблизился к постели, на которой лежала жена, наклонился.

Евдокия и его поцеловала.

— Будьте счастливы. — Но через минуту добавила: — И Зинуле, родной, расскажи, про нашу брачную ночь, обязательно это сделай, я прошу тебя.

— Ну что ты, что ты, — беспомощно забормотал Игнат, — погодь, Евдоха, ты сама ей расскажешь, сама, сколь уж раз тебе было плохо, сколь прощалась с нами, а потом отходила. Бог и теперь, возможно, тебя помилует.

— Бога нет, родной, — возразила Евдокия. — Нет его. Коль был бы, не мучал так людей, как он мучает. — Она произнесла эти слова и, похоже, сама того испугалась, потому что лицо ее еще более побледнело, кровь как бы от него отхлынула.

И в тот момент в какой раз уже за ночь загугукал филин.